Девяносто девятый мир
Шрифт:
Решив, что раз уж права на перерождение у него больше нет, то начинать жить надо как можно скорее, он вернулся в реальный мир и осознал, что лежит в какой-то вонючей глубокой луже. Запах от нее шел кошмарный. Эск поморщился и сделал попытку встать, но у него ничего получилось.
Вода омывала половину лица, заливая глаза, нос, рот и ухо. Это было крайне неприятно.
Сделав усилие, могучий дух Эска вобрал в себя личность нового тела, включая все навыки и память, восстановил повреждения и на клеточном уровне исправил дефекты организма.
А потом, пошатываясь, встал и оглядел свой
У края лужи стояли какие-то чумазые подростки, изумленно глядя на него. Один из них - Эск-Лука понял, что это Карим - выпучив глаза, заорал:
– Калека, ты что, научился ходить?
Память Луки Децисиму, четырнадцатилетнего сына погибшего гладиатора Севера, мальчика-овоща, окончательно осела и структурировалась в разуме Эск'Онегута. Личность калеки обладала столь сильной яростью, что Эск, если можно так сказать, попятился, отступая перед первородным гневом беспомощного изгоя. Эску стало неуютно.
Черт! Да и устал он жить, ведь жизнь - это не только удовольствия, но и грусть, печаль, боль, голод, потери близких, необходимость трудиться и что-то делать... Столетия, да что там, тысячелетия непрерывной жизни утомили странника.
И он, мысленно шепнув 'Черт с тобой, живи. Я побуду зрителем', передал бразды правления телом, системой Тсоуи и разумом бывшему калеке.
Лука, недоверчиво похлопав себя по телу, по рукам и ногам, ощутил, что он абсолютно здоров.
Он поднял голову и недобро взглянул на Карима.
Глава 3
– Карим вылечил калеку!
– вдруг закричал Толстый Пит.
– Волшебный бросок!
Шутку не поддержали. После последнего попадания калека свалился с коляски и неподвижно лежал довольно долгое время. Они, было, решили, что тот умер, и собирались разбежаться, пока не появилась стража - маловероятно, но все же. Но калека встал!
Не веря своим глазам, подростки продолжали пялиться на Луку. Тот же не терял времени. Мнимым было выздоровление или нет, но неизвестно, когда это может закончиться. Лука, обтерев рукавом лицо, выбрался из лужи, подобрал пару булыжников, лежавших ближе всего и, неумело замахнувшись, бросил.
Камень пролетел метр и, поднимая кучу брызг, плюхнулся в лужу. Хулиганы удивились, а потом разразились хохотом.
Не медля, Лука бросил еще один, и тот воткнулся в грязь рядом. Злясь на себя, Лука стал подбирать и бросать булыжники в тех, кто продолжал издеваться над ним даже сейчас, когда он владеет телом, но не мог добросить даже до середины лужи, на другой стороне которой умирали от смеха хулиганы.
Карим аж всхлипывал, держась за живот, а вместе с ним хохотали и остальные ребята. Громче всех надрывался Толстый Пит, правая рука Карима. Он подобострастно поддерживал вожака в любом начинании, ведь сын хозяина харчевни щедро делился с ним и другими ребятами недоеденными остатками с тарелок посетителей, а в этом районе столицы еда была самым ценным ресурсом.
Сколько раз Лука мечтал, что он сможет поднять и вернуть брошенный в него камень! И вот... Будучи всю жизнь прикованным к постели, как и когда он смог бы научиться швырять камни? Был бы рядом отец... Да хотя бы Кора, вот уж кто смог бы его научить этому легко и непринужденно, но сестренка находилась в застенках тюрьмы городской стражи, пока мама собирала деньги на выкуп.
Лука огляделся, но камней рядом больше не было.
– Эй, калека! Лови!
– крикнул толстый Пит и бросил в него булыжником.
По привычке Лука просто наблюдал за тем, как камень летит прямо в него, но вдруг услышал в голове вроде бы свои, но чужие мысли: 'Подвинься! Прости, но я не могу на это смотреть!', после чего его тело само стало двигаться, и сделало разворот и прогиб, уклоняясь. Камень пролетел мимо, едва не задев.
– Ничего себе! А ну, парни, пусть потанцует!
Цель стала подвижной, и это раззадорило хулиганов. Суетясь, они стали хватать, что ни попадя, и бросать в Луку. Мальчик нашел определенное удовольствие в том, чтобы не дать им попасть в себя. Не делая лишних движений, он легко уклонялся от всего, что в него бросали.
'Надоело, - подумал Лука-Эск, - Моя очередь'. Меткими выверенными бросками он вывел из строя Натуса, сына торговца рыбой, Джамаля, чумазого остолопа с полным отсутствием проблесков интеллекта. Потом дошла очередь до Толстого Пита - булыжник размером почти с булку хлеба угодил ему прямо в его желеобразный живот, выбивая весь воздух из легких. Пит согнулся и рухнул лицом прямо в лужу.
Лука подкидывал в руке очередной камень, думая, в какую часть тела Карима его бросить. Тот заметался, не зная, то ли бежать, то ли помогать друзьям. В итоге он спрятался за Толстого Пита, вытащив того, как бегемота из болота, из лужи.
Лука прицелился. Из-за спины Толстого Пита высовывалось плечо Карима, в него он и швырнул камень. Камушек небольшой, размером с перепелиное яйцо, но тем точнее вышел бросок. Наглый и задиристый шестнадцатилетний сын харчевника взвыл, как девчонка. Смотря на это, его свора заохала, переглянулась и... побежала!
– Подождите меня!
– завопил Карим и помчался за остальными.
Обернувшись, он сорвавшимся голосом прокричал:
– Ты труп, калека! Ты труп!
Чувствуя, как в груди зарождается новое чувство, Лука посмотрел ему вслед. Чувство удовлетворения. Ему нравилось, как послушно тело, как быстро бежит кровь по жилам, нравился всплеск наконец-то выплеснутой, по-настоящему выплеснутой ярости. Ведь раньше он мог только ночами беззвучно плакать, чтобы не разбудить маму с сестрой, или скрипеть зубами и вращать глазами. Он не позволял себе истерик, не желая быть еще слабее, чем он был, а потому гнев копился в нем, давным-давно срывая крышу.
Сейчас он дал волю чувствам, и на место заполнявшего все гнева пришло тихое умиротворенное удовлетворение. Эска позабавило происшествие, но и он чувствовал то же, что и Лука.
Все-таки у них было одно тело.
Тело, которое начало отчаянно болеть. Атрофированные мышцы, казалось, шокированы запредельными нагрузками. Ноги Луки подогнулись, но он сумел не упасть. Шатаясь, он добрался до коляски, поставил ее на колеса и, превозмогая боль, выкатил ее из лужи. Едва это сделав, он тут же упал в нее, принял удобное положение и покатил в сторону дома.