Девяносто третий год (др. перевод)

Гюго Виктор

— Неужели в халате?

— Да конечно же!

— Чего только он себе не позволяет!

— В таком виде являться в палату!

— Отчего бы и нет? Если он мог явиться сюда, увенчанный лаврами, то может же он являться и в халате.

— Бронзовое лицо и зубы словно из начищенной меди.

— Халат-то, кажется, у него новый.

— Из чего он сделан?

— Из репса.

— Полосатого?

— Посмотри-ка на лацканы!

— Они, кажется, сделаны из тигровой шкуры.

— Неть, из горностая.

— Должно быть, не из настоящего.

—

И на нем чулки.

— Это странно!

— И башмаки с пряжками.

— Серебряными!

— Ну, этого не простит ему Камбулас, носящий деревянные башмаки.

На других скамьях делали вид, будто не замечают Марата, и разговаривали на другие темы. Сантонакс обратился к Дюссо с вопросом:

— Слышали, Дюссо? Бывший граф Бриенн…

— Тот самый, который сидел в тюрьме с бывшим герцогом Вильруа? Я знавал их обоих. Ну, что ж?

— Они так перетрусили, что кланялись каждому тюремному сторожу и однажды отказались сыграть партию в пикет, потому что в поданной им колоде карт были короли и королевы.

— Знаю. Ну, так что ж?

— Их обоих вчера казнили.

— А вообще как они держали себя в тюрьме?

— Довольно униженно. Но зато на эшафоте они выказали немалое мужество.

— Да, да, — воскликнул Дюссо, — умирать легче, чем жить!

Барер читал только что полученное донесение из Вандеи. Из Морбигана девятьсот человек и несколько орудий отправились на выручку Нанта. Крестьяне угрожали Редону. Была произведена атака на Пенбеф. Перед Мендрэном крейсировала эскадра для того, чтобы помешать высадке. Начиная с Энгранда до Мора весь берег был уставлен роялистскими батареями. Три тысячи крестьян овладели Порником с возгласами: «Да здравствуют англичане!» Одно письмо Сантерра в Конвент, прочитанное Барером, оканчивалось следующими словами: «Семь тысяч крестьян атаковали Ванн. Мы отбили их нападение, и они оставили в руках наших четыре орудия»…

— А сколько пленных? — перебил чей-то голос. Барер продолжал:

— Вот приписка к письму: «Пленных ни одного, потому что мы отказываемся их брать».

Марат сидел неподвижно и не слушал, очевидно, чем-то сильно озабоченный. Он держал в руках и нервно мял какую-то бумагу, на которой тот, кто развернул бы ее, мог бы прочесть следующие строки, написанные рукою Моморо и, по всей видимости, заключавшие в себе ответ на сделанный Маратом вопрос: «Ничего не поделаешь против всемогущества уполномоченных комиссаров, в особенности против делегатов Комитета общественной безопасности. Хотя Жениссье и сказал в заседании 6 марта: «Каждый член комитета тот же король», но это неверно: они гораздо могущественнее королей; они имеют неограниченное право казнить и миловать. Массад в Анжере, Трюльар — в Сент-Аманде, Нюн — при генерале Марсэ, Паррен — при Сабльской армии, Мильер — при Нюрской армии — все они всемогущи. Клуб якобинцев назначил даже Паррена бригадным генералом. Обстоятельства все изменяют. Комиссар Комитета общественной безопасности держит в своих руках главнокомандующего».

Марат смял бумагу, сунул ее в карман и медленными шагами подошел к Монто

и Шабо, продолжавшим болтать и не заметившим, как он вошел в зал.

— Слушай, Монто или Марибон, — говорил Шабо, — я выхожу из Комитета общественной безопасности.

— Почему? Чем ты недоволен?

— Помилуй! Там священнику поручают наблюдать за дворянином…

— А!

— За дворянином, как ты…

— Я не дворянин, — сказал Монто.

— Попу…

— Вроде тебя…

— Я не поп, — заметил Шабо.

Оба расхохотались.

— Ну, расскажи подробнее, в чем же дело? — продолжал Монто.

— А вот в чем. Какой-то поп, по имени Симурдэн, назначен состоять уполномоченным комиссаром при каком-то виконте, по фамилии Говэн; виконт этот командует экспедиционным отрядом, выделенным из армии, охраняющей морское побережье. Теперь дело в том, чтобы не позволить дворянину вести двойную игру, а попу — изменить делу республики.

— Это очень просто, — возразил Монто. — Следует только пустить в ход смерть.

— И я того же мнения, — проговорил приблизившийся к ним Марат.

Оба собеседника подняли головы.

— А, здравствуй, Марат, — сказал Шабо. — Тебя что-то редко стало видно на наших заседаниях.

— Мой доктор предписывает мне брать ванны, — ответил Марат.

— Нужно быть осторожным с ваннами, — заметил Шабо: — Сенека умер в ванне.

— Не беспокойся, Шабо, — сказал Марат, улыбаясь, — здесь нет Нерона.

— Да, но зато здесь ты, — проговорил грубый голос. Это был Дантон, пробиравшийся к своему месту.

Марат даже не обернулся и сказал, наклоняясь к Монто и Шабо:

— Послушайте! Я пришел сообщить вам нечто важное. Нужно, чтобы кто-нибудь из нас троих внес сегодня в Конвент проект одного декрета.

— Только не я, — проговорил Монто. — Меня не слушают, потому что я маркиз.

— И меня тоже не слушают, потому что я капуцин, — заметил Шабо.

— И меня не слушают, потому что я Марат, — проговорил Марат.

Все они замолчали: Из Марата нелегко было вытянуть ответ. Однако Монто решился спросить его:

— Так какого же декрета ты хочешь, Марат?

— Я желаю казни каждого военачальника, который позволит убежать пленному бунтовщику.

— Да ведь такой декрет существует, — заметил Шабо. — Он был принят еще в конце апреля.

— Но на деле он не применяется, — возразил Марат. — По всей Вандее, все только и делают, что позволяют пленным бежать, и все совершенно безнаказанно дают им убежище.

— Ну, значит, Марат, декрет этот не исполняется.

— Значит, Шабо, нужно предложить Конвенту, чтоб он заставил исполнять его.

— Да при чем же тут Конвент, Марат? Это дело касается Комитета общественной безопасности.

— Цель могла бы быть достигнута, — добавил Марат, — если бы Комитет повелел вывесить этот декрет во всех вандейских общинах и показал бы два-три примера.

— На крупных личностях, — добавил Шабо: — на командирах отдельных частей.

— Да, этого, пожалуй, было бы достаточно, — пробормотал Марат сквозь зубы.