Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
«…в силу данных нам Комитетом общественного спасения приказаний и полномочий…»
Барабанщик вторично забил дробь. Глашатай продолжал: «…и во исполнение декрета национального Конвента, лишающего покровительства закона всех бунтовщиков, захваченных с оружием в руках, а также подвергающего уголовному наказанию всякого, кто даст у себя убежище или будет способствовать бегству…»
— Что такое значит «уголовному наказанию»? — шепотом спросил один
— Не знаю, — ответил сосед.
«…принимая в соображение, — продолжал глашатай, махая в воздухе афишей, — 17-ю статью закона от 30 апреля, предоставляющую неограниченные полномочия комиссарам в возмутившихся провинциях, — объявляются стоящими вне закона…»
Здесь он помолчал немного и затем продолжал:
«…лица, обозначенные нижеследующими именами и фамилиями…»
Толпа замерла. Глашатай еще более повысил голос и продолжал:
«…Лантенак, разбойник!»
— Это он о нашем барине, — пробормотал один из крестьян. И по всей толпе пронеслось:
— Это наш барин.
«…Лантенак, бывший маркиз, а ныне разбойник! — продолжал глашатай. — Иманус, разбойник!»
— Это Гуж-ле-Брюан.
— Да, это истребитель синих, — проговорили два крестьянина, искоса поглядывая друг на друга.
«…Гран-Франкёр, разбойник», — продолжал глашатай свое перечисление.
— Это священник. Это господин аббат Тюрмо, — пронеслось в толпе.
— Да, он состоит священником где-то в окрестностях Шапельского леса.
— Что не мешает ему быть разбойником, — заметил третий.
«…Буануво, разбойник, — читал глашатай. — Оба брата Пиканбуа, разбойники. — Узар, разбойник…»
— Это господин де Келен, — проговорил один из крестьян.
«…Панье, разбойник…»
— Это господин Сефер.
«…Плас-Нетт, разбойник…»
— Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал свое чтение, не обращая внимания на эти комментарии.
«…Гинуазо, разбойник. — Шатенэ, по прозванию Роби, разбойник…»
— Гинуазо — это Белокурый, Шатенэ — это Сент-Уэн, — прошептал один крестьянин.
«…Уанар, разбойник», — читал глашатай.
— Он из Рюлье, — послышалось в толпе. — Да, это Золотая Ветка. — Еще его брат был убит при нападении на Понторсон. — Да, да, Уанар-Малоньер. — Такой красивый девятнадцатилетний парень!
— Тише! — крикнул глашатай. — Выслушайте список до конца: «Бель-Винь, разбойник. Ла Мюзетт, разбойник. Сабрту, разбойник. Брэн д'Амур, разбойник…»
Какой-то парень толкнул локтем стоявшую возле него девушку. Та улыбнулась.
«…Шантан Ивэр, разбойник, — продолжал глашатай. — Ле Ша, разбойник…»
— Это Мулар, — заметил один из крестьян.
«…Табуз, разбойник…»
— Это Гоффр, — пробормотал другой крестьянин.
— Да ведь их двое, Гоффров, — заметила какая-то женщина.
— Оба они молодцы, — проговорил крестьянин.
Глашатай затряс афишей, и барабанщик забил дробь.
Глашатай продолжал чтение:
«…Вышепоименованные лица, где бы они ни были схвачены, по удостоверении их личности, будут немедленно преданы смерти».
По толпе пробежало движение. Глашатай продолжал:
«…А всякий, кто даст им у себя убежище или станет способствовать их бегству, будет предан военно-полевому суду и казнен смертью. Подписано…»
Воцарилось глубокое молчание.
«Подписано: комиссар Комитета общественного спасения Симурдэн».
— Тоже священник, — проговорил один из крестьян.
— Да, бывший приходский священник в Паринье, — подтвердил другой.
— Тюрмо и Симурдэн, — заметил третий. — Один белый, другой синий; оба священники.
— Это неверно, что один синий, другой белый, они оба черные, — сострил четвертый.
— Да здравствует республика! — воскликнул мэр, стоявший все время на балконе, приподнимая свою шляпу.
Барабанная дробь возвестила толпе, что глашатай еще не кончил; и, действительно, он сделал знак рукой.
— Внимание! — крикнул он. — Вот еще четыре последние строчки правительственного объявления. Они подписаны начальником экспедиционного отряда на северном побережье, полковником Говэном.
— Слушайте! слушайте! — пронеслось в толпе.
«…Под страхом смертной казни…» — прочел глашатай.
Все затаили дыхание?
«…Под страхом смертной казни запрещается, во исполнение вышеприведенного распоряжения, оказывать какую-либо помощь девятнадцати вышепоименованным бунтовщикам, окруженным и запертым в настоящее время в Тургской башне».
— Что? Тургская башня? — раздался в толпе голос. То был женский голос, голос матери.
III. Народный гул
Михалина Флешар замешалась в толпу. Хотя она и не вслушивалась в то, что читалось и говорилось, но когда до ее слуха долетели слова «Тургская башня», она подняла голову.
— Что! — повторила она. — Тургская башня?
Все оглянулись на нее. Она имела совершенно растерянный вид, а тело ее было покрыто лохмотьями.