Девяностые
Шрифт:
– Н-да-а…
Это известие его обескуражило. И думать не мог, что так вот бывает – что покупка хлеба может стать проблемой… В магазине никого нет, и по поведению продавщицы заметно, что посетители заглядывают сюда нечасто.
Чтобы не уходить с пустыми руками, Сергей купил пряников, банку сайры… На выбранном для картины участке снова постоял, покурил, щупал взглядом изученную уже как будто до мельчайших подробностей местность, но перенести которую на холст вот такой, действительно настоящей, реальной ой как трудно.
Бросил окурок, вздохнул
– Здрассте, Сергей Батькович! – неожиданно появилась перед ним Надя.
– Добрый день.
– Куда ходили, коль не секрет?
– Да в магазине вот был, хотел хлеба купить… нету.
Надя махнула рукой:
– Ой, с хлебом у нас последнее время неважнецки. Три раза в неделю, да и то мало так, чуть не драки каждый раз.
– Почему так?
– А спроси их… Мой Борька вчера закупил, могу булочку одолжить.
Сергей заколебался – брать хлеб как-то не очень удобно, но завтра воскресенье, а у него осталось с четверть буханки.
– Пошли, пошли! – легко хлопнула его Надя по плечу. – Дело житейское, а без хлеба-то как?..
Глава вторая
Два дня работал в домике; отскабливал мастихином краску с неполучившихся мест, часами сидел перед холстом, курил до першения в горле, искал подходящий цвет, какой-нибудь нужный, верный штришок, но не находил. Привык он к открытому пространству, естественному освещению, чтобы полотно было здесь же, перед натурой, и тогда пейзаж получался сочный, правдивый, как любили выражаться художники – цепляющий… И в понедельник утром решился идти с холстом к месту, работать на воздухе, и тут только вспомнил, что мольберта-то нет, он его не привез… Помучился еще немного, соскреб наконец почти половину написанного, повернул изуродованное полотно лицом к стене. Взял сумку, запер дверь…
На завалинке магазина, сложенной из бутового камня, сидят рядком старушки. В ногах у них вялые, грязные собаки – смешные и жалкие уродцы, произошедшие от скрещивания самых разных пород.
Сергей кивнул старушкам:
– Здравствуйте. Нет еще хлеба?
– Ни-и, – поморщилась ближайшая к нему, по лицу и одежде татарка, а другая, толстая и рыжая, хлопнула ладонью по завалинке рядом с собой:
– Садись, милок, долго ждать-то прийдется.
Сергей присел в сторонке, достал из кармана пачку «Примы», повертел в руках. Нехотя закурил… Старухи вели беседу о пенсии – что четырнадцатого числа ее не будет, опять задержут; о том, у кого как чувствуют себя коровы после отёла, добрые или нет телята; об ожидании приезда детей и внуков; о поздней, конечно, весне, о сене, посадках…
– Ты очередь-то займи, милок, – посоветовала рыжая, – а то ведь вона сколь народу, и еще подойдут. Гляди, не достанется, не дай бог.
А
– Как узнать, кто последний? Не кричать же… неудобно.
– А чего ж неудобного? – удивилась рыжая, сама крикнула как для примера: – Кто последний, слышь, занимал?
– Я! – так же громко, хотя стояла в пяти шагах, отозвалась маленькая, в фиолетовом шерстяном пушистом берете женщина. – Если отойду, то вон за пацанёнком держитесь. – Она мотнула головой в сторону сидевшего на корточках под щитом объявлений мальчика, которого Сергей узнал – Надин сын. – А мне в контору тут надо. Успею до хлеба…
– Успе-ешь! – заверила рыжая. – Пока разгрузят, да очередь пока дойдет… и привезут-то еще черт-те когда…
– Ну да. – И, ободренная этим заверением, женщина пошагала к конторе.
Сергей, как всегда, наблюдал. Он вглядывался в людей, изучал, прислушивался; встал, отошел, смотрел на старух со стороны. Неплохая темка: сидят вот, оторванные от хозяйственных дел, и час, и другой, и ждут… Тут же стало совестно за «темку», кашлянул, будто произнес это слово вслух. Слушал.
– …пенсю дадут…
– Уу, когда дадут-то ее!
– Ну, дадут когда-нить! Сразу куль муки возьму. Печка у нас добрая. Мука есть – и забот никаких.
– Уху-к. На этот куль-то и всю пенсю выложишь.
– Зато на сколь хватит!..
– Уу, улетит как милай! И все равно не то – к энтому хлебцу привыкли, к казенному, другим не наешься.
– М-да-к…
К строящемуся неподалеку от магазина дому подъехал, чихая и кашляя, скрипучий, побитый тракторишко с прицепом. Из кабины выпрыгнул худой длинный парень в грязной рваной фуфайке, плешивой кроличьей шапке, торопливо направился к магазину; водитель развернул трактор, поставил рядом с кучей строительного мусора – ломаного кирпича, кусков бетона, досок опалубки.
– Привет, хлебные души! – взбегая по ступенькам крыльца, весело бросил парень всем сразу.
– Здравствуй, здравствуй, Дима, – ответили старухи, глядя на него, скорбно покачивая головами.
Парень скрылся в магазине, дверь на неразработанных, новых пружинах с силой захлопнулась. Старухи дружно вздохнули.
– Энтому всегда есть покупка. Стоит, миленькая, не переводится.
– М-да-к…
Кажется, почти сразу он выскочил обратно, в руках по бутылке «Русской». Трусцой заспешил назад, к трактору.
– А был, помню, парнишка-то симпатичной, – глядя ему вслед, с сожалением сказала рыжая. – С армии как вернулся, так и пошел хлебать без запятых.
– М-да-к, все они хлебуны еще те…
– А слыхала, Аньку-то, Пестунихи дочь, в город увезли, на следствие, говорят.
– Да ты чё!
– Мне вчерась Мартемьянна встретилась, рассказала. У Аньки-то этой, помнишь, дочка была, в позапрошлом годе родила ее?
– Аха, аха…
– Ну и так вот, Анька с ей в Черногорское поехала, на Новый год как раз, и с брюхом опять…