Девять братьев (сборник)
Шрифт:
– Вчера, – упрямо повторила девочка.
– Нет, не вчера, а в четверг бомба упала, – сказал он. – А вчера была суббота. Так ты здесь с четверга?
– Может быть…
Он молча смотрел на нее, глотая изюминку за изюминкой. Наконец спросил:
– Здесь было совсем темно?
– Совсем темно, – сказала она спокойно. – До первой бомбы здесь было электричество. Потом горел фонарь «летучая мышь». Он стоял в углу. Потом весь керосин выгорел, и стало темно. А когда вторая бомба упала, появился свет. Я пришла сюда и видела, как ты свалился.
Павлик съел весь изюм и вытер одну липкую ладошку о другую.
– А я привыкла и без света, – продолжала девочка. – Что я здесь нашла! Хочешь, покажу?
Павлик пошел за ней в сторону, во мрак. Сначала он кое-как различал белое пятно ее платка, но когда они удалились от щели, исчезло и это пятно. Павлик только слышал впереди ее голос.
– Сюда, сюда! Не наткнись. Тут нары. Видишь, как хорошо тут устроено – матрацы, одеяла. Правей, правей! Вот тут дверь в следующее отделение. Там я живу. Куда же ты? Сюда иди!
Павлик шел за нею ощупью, вытянув вперед руки, спотыкаясь. Наконец он пальцами коснулся ее платка. Тогда девочка со скрипом отворила тяжелую металлическую дверь.
– Здесь теплее, правда? – спросила она.
Действительно, Павлику в лицо дохнуло влажным теплом. Он сделал два шага вперед. Девочка закрыла за ним тяжелую дверь, и они снова пошли…
– Вот здесь стол, обойди его. Там есть шахматы, но в них сейчас играть нельзя, потому что темно. Здесь тоже нары. Вот тут я и сплю.
Видимо, она влезла на нары, потому что голос ее звучал откуда-то сверху.
– Ты тоже найдешь себе хорошее место. Тут мест сколько хочешь. А по стенам – паровое отопление, но оно больше не действует. До первой бомбы здесь было совсем тепло, даже жарко, и я очень хорошо жила.
– Ты до первой бомбы здесь жила? – удивленно спросил Павлик.
– Да.
– Пряталась во время воздушных тревог?
– Нет, жила. Три дня жила. Здесь было хорошо, и никто не мог меня найти.
– А разве тебя искали?
– Искали.
– Почему?
– Я убежала из дому.
– От мамы?
– Нет, не от мамы. Мама моя умерла. В октябрьские праздники еще умерла. Мы с ней в августе уехали из Эстонии и два раза купались.
– Купались?
– Ну да, купались. Мы плыли по морю караваном, и немцы нас бомбили. Одна бомба попала, и наш транспорт загорелся. Тогда мы первый раз купались. На нас были спасательные пояса, мы плавали, а «Мессершмитты» в нас стреляли. Потом нас вытащили и посадили на второй транспорт. Но ночью его тоже разбомбили, и мы опять купались. Нас еще раз вытащили, посадили на третий транспорт и привезли в Кронштадт. Я – ничего, а мама заболела и умерла. В госпитале она умерла…
– От кого же ты убежала?
– От дяди.
– Он обижал тебя?
– Нет, не обижал.
– А почему же ты убежала?
– Не знаю…
– Не знаешь? Нет, ты, верно, знаешь.
– Ну, знаю…
– Отчего?
Она, помолчав, сказала:
– Мне кажется, он немец.
Павлик задумался.
– А как зовут его? – спросил он деловито.
– Василий Степанович.
– Глупости! – сказал Павлик. – Немцы Васильями Степанычами не бывают. Васильями Степанычами бывают только русские.
3
Этот разговор ей, видимо, не нравился, она соскочила с нар и снова пошла вперед.
– Здесь был коридор, но его доверху засыпало, – услышал Павлик ее голос. – Чувствуешь, земля? Иди сюда, – закричала она уже с другого места, – я тебе покажу, что я тут нашла! Здесь дверь, она заперта, ее никак нельзя открыть. Но рядом… Сюда, сюда, я тут, дай руку! Видишь, камни в стене раздвинулись? Тут можно пролезть, если боком. Осторожно только, голову наклони. Вот мы с тобой в маленькой комнатке. Здесь я нашла изюм и сухари. Три мешка сухарей и ящик с изюмом. Кушай сухари с изюмом, это очень вкусно…
Павлик взял сухарь, пригоршню изюма и стал есть. Девочка тоже ела, и они молчали. Тишину нарушал только громкий хруст сухарей. У Павлика все еще болела голова, его немного тошнило, он был очень голоден. Ел он долго, с наслаждением, сосредоточенно.
– Чьи это запасы? – спросил Павлик, жуя.
– Не знаю. Это странная комната. Тут есть телефон.
– Телефон?
– Да.
– А ты не звонила?
– Куда?
– Да куда-нибудь. Чтобы тебя откопали.
– Нет, он испорчен. Звонить нельзя. Можно только слушать. Я слушаю.
– Что же ты слышала?
– Да так… Чепуху всякую. Разговоры.
Она сняла трубку и протянула ее Павлику. Сначала Павлик услышал далекий гул, потом стал различать слова.
– Ястреб! Ястреб! Ястреб! – кричали в трубке. – Говорит Луна! Луна! Луна! Ястреб слушает. Лейтенант Тарараксин слушает. Лейтенант Тарараксин… Тарарарараксин…
Павлик отдал трубку Эрне, и она повесила ее на рычаг.
– Эрна нерусское имя, – сказал Павлик, продолжая жевать. Он ел уже четвертый сухарь.
– Эстонское имя, – ответила Эрна.
– А ты разве эстонка?
– Я русская. У меня мама русская, а папа эстонец.
– А где же твой папа?
– В Эстонии. Он там остался. Он партизан.
Она сказала это недовольным голосом. Расспросы Павлика явно сердили ее.
– А ты кто? – спросила она вдруг.
– Я? – удивился Павлик. – Как «кто»?