Девять жизней Греты. Смерть отключает телефон (сборник)
Шрифт:
– К чему ты клонишь?
– К тому, что можно было бы поиграть на ее чувствах, понимаешь?
– Я не совсем понимаю…
– Вот чего она хочет, ты знаешь?
– Да. Она хочет дом, сад, семью и детей.
– Вот и купите дом! У моря. Красивый, дорогой дом. И пусть она там себе сажает свои растения, разбивает цветники… У нее же специальность такая – ландшафты.
– А я что? Превращусь в ее садовника? Стану полоть траву? Она ведь уже не воспринимает меня всерьез. Она поняла, что я никогда не буду работать… Она и так уже презирает меня.
– Так сделай вид, что ты собираешься работать. Скажи, что тебя тоже увлекает ландшафтное проектирование. Во всяком случае, это лучше, чем заниматься бензиновыми
– Мама, это слишком грубо.
– Ничего не грубо! Словом, сделай так, чтобы она окончательно поверила в то, что ты собираешься жить с ней дальше, намерен завести с ней детей, что ваш брак – это навсегда… И вот когда ты полностью усыпишь ее бдительность, тогда и приступай к уговорам и беседам о страховке. Но уж если ничего не получится, ты все сделаешь так, как мы с тобой договаривались. Тормоза ли выведешь из строя, отравишь ли ее – роли не играет. Но когда ее не станет, страховые агенты, появившись в вашем доме, убедятся в том, что вы были чудесной парой и строили планы на будущее. Ты покажешь им, изображая убитого горем молодого супруга, ваши дизайнерские проекты, предъявишь заготовленные саженцы и семена. Горги, зато, когда все закончится, у нас будет дом на море!!!»
Почему я раньше не поняла, что Магдалена – психически нездоровый человек? Ведь тот план, что она предлагала ему, – самая настоящая дикость! К тому же сколько в нем было цинизма и расчета! Как же я ненавидела ее в ту минуту…
Я стояла в передней, слушая их разговор, и понимала, что не могу оставаться в этом доме ни минуты.
Я вышла на цыпочках из квартиры и пожалела, что не прихватила с собою теплую непромокаемую обувь и шубу. На мне была лишь легкая спортивная куртка, тонкие джинсы и кроссовки – словом, одежда, в которой можно сбегать в соседний магазин за сигаретами или пивом.
Между тем какая же на улице бушевала непогода! Дождь со снегом бросался на съежившихся, кутавшихся в легкие тонкие куртки прохожих. Я давно уже заметила, что в этой теплой стране к зиме относятся крайне несерьезно,и даже в пятнадцатиградусный мороз практически никто, кроме пожилых людей, не носит головные уборы. И обувь все предпочитают почти летнюю. В магазине резко встретишь сапоги на мутоновой подкладке, самый распространенный утеплитель – байка. Зато на полках красуются сапоги из искусственной замши, даже из вышитого атласа. Не обувь, а какие-то игрушки для взрослых людей! Люди, словно бы на миг выйдя из дома, бегут по улицам, замотав вокруг шеи шарф и будто зная, что через пару часов холод и вьюгу сменит теплый погожий денек. Моя теплая обувь и шуба вызвали бы, пожалуй, недоумение у граждан – мол, это тебе не русская зима! Может, и не русская, но все равно – холодно.
Я забежала в кафе. Горячий кофе мне не помешал бы, хотя бы для того, чтобы немного согреться и собраться с мыслями.
Итак. Меня собираются убить. Пусть не сегодня, а позже, когда-нибудь, когда я застрахую свою жизнь, но все равно – неприятно.
Бежать? Возвращаться в Москву? Но где гарантии, что зло будет наказано? Что Джорджи следующим летом не отправится на экскурсию в Москву и не привезет оттуда на свою родину следующую русскую дурочку? У Джорджи есть многое из того, что нравится женщинам, и в первую очередь – это его породистость, его природная красота и обаяние. Глядя на него, просто невозможно себе представить, что он способен на убийство. Кроме того, на его высоком гладком лбу
Нет, так просто я сдаваться не намерена. И я все сделаю сама! Без папы и Ильи.
И тут – я не поверила своим глазам – на дисплее телефона, под приятное мурлыканье сигнала, появился портрет папы. Он позвонил мне ровно тогда, когда я о нем подумала. Когда решила для себя, что не стану отвлекать его от работы и тем более пугать его, что я – его дочь, а потому все же, наверное, унаследовала кое-какие черты его характера.
– Па? Привет! – Мне показалось, что лицо мое свело судорогой, и я, сдерживая слезы, защебетала: – Знаешь, здесь зима такая мягкая… Все ходят в костюмчиках, легких курточках…
– Грета, как дела? Ты давно не звонила. Не писала. Мы с Ильей переживаем. Это хорошо, что ты сейчас скупаешь недвижимость, поверь мне, в Болгарии она скоро поднимется в цене. Вот переживем кризис – и купим часть побережья в районе Созопола. Я знаю также, что англичане, уставшие от своих дождей и туманов, тоже скупают домишки в деревнях. Но меня интересует другая сторона твоей жизни… – Голос его звучал встревоженно, но был по-прежнему мягким, родным. – Ты счастлива?
– Да, папа… – промямлила я, не найдя в себе сил ответить бойко, весело, как и подобает влюбленной и любимой новобрачной.
– Понятно. Грета, ты знаешь, я никогда не давил на тебя, ты всегда шла своей дорогой. Но твой Джорджи – бездельник и бабник! Я навел справки. Вот не хотел этого делать, но все равно – не выдержал. Возможно, тебе об этом больно слушать, но два года тому назад он жил с одной французской подданной, ее звали Мари Аньес, она была старше его почти на пятнадцать лет… Так вот. Он прожил с ней в Тулузе около полугода, обобрал ее до нитки и исчез, бросив ее беременной. Это в ее-то возрасте! Еще. У тебя есть свекровь. В свое время на нее было заведено уголовное дело, ее подозревали в убийстве ее мужа…
Я, слушая папин голос, ловила себя на мысли, что подобная информация обычно «подается» в конце какого-нибудь криминального романа, главной героиней которого я сейчас и являлась. А тут – полное разрушение конструкции сюжета! И мне, как незыблемую данность, преподносят на блюдечке преступницу – свекровь.
– И что, это действительно она его убила? Кажется, он умер на операционном столе. Не знаю, чем он болел.
– Она была признана душевнобольной, провела восемь месяцев в психиатрической клинике, после чего ее отпустили. Вроде бы она поправилась, – сказал он.
– И ты, зная обо всем этом, молчал?!
– Я узнал все это всего лишь пятнадцать минут тому назад. Пока тебе дозвонился… – словно оправдывался мой папа. Я была потрясена. – А раньше я не занимался этим вопросом потому, что мне и в голову не могло прийти, что ты, ты – моя дочь, – можешь вляпаться в такое… семейство!
– Что натолкнуло тебя на мысль навести справки о моем муже и свекрови?
– Твое молчание, – коротко ответил он, и я услышала, как он вздохнул там, в Москве. – И еще – твой тон. Я же твой отец, я знаю тебя как облупленную! Я знаю твой голос, когда ты бываешь счастлива, и знаю, как он дрожит, когда тебе совсем плохо. К тебе отправить Илью? Вот, он буквально рвет из рук трубку…