Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
Кремля, то не однажды указывал пулеметчикам, как брать верную пристрелку и собственноручно расстрелял
много пулеметных лент по зданию Алексеевского юнкерского училища. Он бесстрашно бросал фугасные бомбы
в переполненные юнкерами и офицерами автомобили, снимал засады, шел в атаку, подбадривал бойцов,
заражал их бесстрашием и героизмом.
Его усталое тело жаждало покоя. Но мозг не помышлял о сне, и даже если б он пожелал уснуть, то не
сумел бы. Так сильно действовала на него горячка революционной битвы. Особенно бодрили его восторженные
настроения рабочего населения столицы.
Сегодня утром…
— Дяденька, а у нас сукин юнкел.
— Где?
— На клыше. Сидит и стлиляет, — говорил шестилетний малыш, теребя Щеткина за полу шинели.
— Молодец карапуз.
Подстреленный юнкер, растопырив в стороны руки-когти, точно подбитый коршун, грузно слезает на
землю.
— Милый солдатик. Ишь, устал — лица на тебе нет. На вот, ешь, — сует ему в руку краюху хлеба
молодая работница.
— Да ты сама ешь. Тоже голодная. Нет хлеба, ведь знаю.
— Нам что… подождем. Вот когда свергнете буржуев — поедим. Это моему-то кусок. Да не знаю, жив
ли. Намеднясь в ночь ушел… Ешь, милый.
— Эх, тетка, — отвечал Щеткин, моргая глазами. — Жаль мужа, небось.
— Не жалко… Нужно будет — сама пойду.
— А плачешь!
— Доля бабья.
— Слышишь, друг, — хрипел старик рабочий, скрюченный от времени и трудной работы, со
слезящимися глазами: — Дай боньбу.
— На что тебе, отец?
— А у нас вон на третьем этаже — буржуяки сидят. Заперлись и стреляют в окна по нашим.
— Верно? Ах, суки. Покажи, как пройти, пойдем.
Посредине двора сверху сыплется на них град пуль. Старик, качаясь, садится на землю, точно отдохнуть.
— Что, отец?
— Подбили… В грудь да живот. А смерть-то какая — еройская! — старик подморгнул глазом. — А ты
ступай. Девствуй. Чего встал-то?
Шел бой, но не было военного распорядка.
— Чудаки, — шептал озадаченный Щеткин, бросая кругом взгляды. — Точно не в бою, а на игрищах.
Рабочие бойцы не прятались за баррикады, не пригибались к земле, не делали перебежек, а во весь рост
тучей шли на противника.
Юнкера били из пулеметов прямо в упор. Падали темные, жилистые фигуры, но даже падая и обливаясь
кровью, не выпускали из рук винтовок.
— Доберемся!
— Покажем им!
— Эй, други, не отставай!
Трах, та-ра-ра-рах, та-тах… тррр, — гремела пальба.
Возле Щеткина бежал рабочий в засаленных шароварах, в огромных австрийских ботинках на гвоздях, в
бороде с проседью. Вражьи пули, казалось, десятками решетили его мускулистое тело. Багряная кровь ручьями
стекала по разорванной блузе. Но ни выкрика, ни стона не издавал боец. Щеткин подбежал к нему.
— Дядька, ложись… скорей подберут!
— Чего, — прохрипел в ответ рабочий и сплюнул сгустком крови. — Ложись сам. Я те дам ложись. Мы
ранеными не ляжем… до последнего… пока не положат — не лягу!
— За советскую…
— Эх — берем.
Но вражеская пуля оборвала хрип. Изо рта ручьем потекла кровь. Боец упал, но и здесь винтовки не
выпустил из рук. Желая помочь, подбежал к нему Щеткин. Но глаза сраженного с такой напряженной силой
впились в его глаза, что без слов понял Щеткин их последнюю волю.
Казалось, говорили они: “Не задерживайся — вперед… вперед”.
“Вот это… да”, — подумал Щеткин и, расстреливая патроны в сторону противника, помчался вперед.
Сотни и тысячи темных, окровавленных красногвардейцев бежали рядом с ним. Падали, вновь вставали,
страшные, покрытые кровью, и продолжали наступление.
Вот один с раздробленной кистью левой руки напрягал усилие, чтобы стрелять одной правой рукой. Вот
другой, с лицом, превращенным в кусок алого мяса, захлебываясь, хрипло кричал:
— Даешь, за советы!
Вон женщина, подобрав раненого подростка, шла вместе с ним назад, и белый головной платок ее
краснел оранжевыми пятнами. Там старик — с выбитым глазом, из которого вместо слез лились рубиновые
струи, здесь — полный силы рабочий, как видно маляр, в испачканном красном фартуке, обессилев, ползет на
четвереньках, но стреляя вперед, стараясь не отстать от боевых товарищей.
На секунду задержался Щеткин. Оглядел площадь, на которой шло сражение. Точно море в свирепую
бурю, волновалась она черными волнами рабочих масс, бесстрашных, полных волн к победе. И какими
жалкими в этот миг показались ему перекатистые трели винтовок и пулеметов. Что они перед этой непобедимой
массой — не больше как стакан воды на извергающийся вулкан!
— Вперед!
— Братцы, напирай!
— Ура, за свою власть!
— За советы!
— Смерть врагам, смерть юнкерам!
— Уррра! У-р-р-р-а!
Трат-та-та-та! Бух-ух! — гневно взрывались ручные бомбы.
— Ура, ура — вперед!
Тра-та-та…
Щеткин, вместе с каким-то горбатым стариком в очках, отбил у юнкеров пулемет и засыпал фланги врага
знойным градом пуль.
Враг поспешно трусливо бежал.
*
В комнате, где выдавали рабочим оружие, Щеткин заметил странного, одетого в отрепья, человека.
Напуганное, с бегающими глазами, запачканное в сажу лицо его сразу приковало внимание Щеткина.