Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Стойте-ка! — крикнул Щеткин. Подбежал к раненому. — Так и есть, матрос Друй.
— Как, Друй? — изумился подошедший Кворцов. — Ведь он убит при взрыве автомобиля. Смотри-ка, на
самом деле.
— Друй! Ты слышишь нас? — громко спросил Щеткин.
Точно лениво, медленно поднялись веки глаз. Раненый посмотрел и, как видно, узнал Щеткина.
— Ну и обработали тебя, Савелий. Кто?
— Юнкера и офицеры, — шопотом ответил матрос.
— Пытали, что ли?
— Да… Палачи.
— Ну, больше не смогут. Мы победили.
— Победили? — Волнение краской разлилось по лицу раненого. — Победили? А где же офицеры? Все
ли они убиты… Вы расстреляли их?
— Нет, пленные освобождены и отпущены.
— А… а… Дураки вы, дураки, — закричал вдруг громким голосом Друй. — Отпустили врагов…
Ядовитых…
Раненый заметался на носилках, будто в предсмертной агонии.
— Правильные его слова, — заявил сумрачный Щеткин. — Зря отпустили. Придется еще нам повозиться
с этими паразитами.
— Вовсе не зря, — возразил Кворцов. — То, что между ними есть палачи, в этом никто не сомневается.
Но пролетариат не только грозный боец — он милостивый победитель. Рассуждая так, как ты, следует всех
юнкеров, дворян, офицеров, георгиевских кавалеров, купцов, ударников, попов, кадетов, меньшевиков и еще
многих — всех уничтожить.
— Вот и намнут нам генералы бока, — не слушая его, пробурчал Щеткин. — Они-то не милостивы.
*
— Товарищ шофер, давай в гостиницу “Дрезден”.
Машина лихо подкатила к зданию, сильно потрепанному боевым огнем. Выбитые стекла, зияющие дыры
в стенах, масса штукатурки, обломков кирпича, битого стекла на панелях говорили за то, что в этом месте
происходил сильный бой.
— Товарищ Щеткин, ты мне пока не нужен. Ступай отдыхать. А я на заседание Московского комитета.
Быть тебе — не обязательно. Вопросы стоят внутренние — об организации власти, о многом другом, создадим
комиссию по проведению похорон. Послушать интересно, но ты устал. Отдыхай хорошенько. А с завтра начнем
созидательную работу. Где твой дом?
— У меня нет его.
— Как, ты в Москве один?
— Да.
— Так поезжай, брат, ко мне на квартиру. Я напишу записку.
Но Щеткин вспомнил о Варином приглашении и сказал:
— У меня тут знакомые есть.
— Ну, тогда ступай к ним. Товарищ шофер, подвези его, пожалуйста. Куда тебе? К М. мануфактуре? Ну,
вот. Кати. А потом, товарищ шофер, тоже поезжай отдыхать.
Машина тихим ходом, временами останавливаясь, зашуршала колесами по улицам Москвы. Погода
стояла осенняя, сырая и мрачная. Моросил мелкий, холодный дождь. Щеткин, сидя в автомобиле, внимательно
смотрел по сторонам.
Всюду виднелись следы борьбы — окопы, баррикады, простреленные стекла окон, дымящиеся особняки,
пучки изорванных телефонных и телеграфных проводов, змеи электрической трамвайной тяги, вывороченные
из мостовых камни, сваленные столбы, неподобранные трупы.
Так ехали они до тех пор, пока наконец не наткнулись на баррикаду, преграждавшую собой всю улицу.
Тут Щеткин распрощался с шофером и дальнейший длинный путь проделал пешком.
У многоэтажных казарм фабричных общежитий разгуливали вооруженные рабочие пикеты. Щеткин без
труда разыскал квартиру Кисленко. Откашлявшись, он постучался. Дверь открыла ему престарелая, полная
женщина, закутанная в темную шаль.
— Кого тебе, товарищ? — спросила она, позевывая в кулак.
Щеткин, не зная с чего начать разговор, пробормотал:
— Тут звали — в гости пришел.
— Кто звал? Кому нужен-то? Варя! — крикнула женщина, повернувшись в глубь квартиры. — Там какой-
то солдатик. Говорит, звали.
— Сейчас.
В дверях появилась сама Варя. Она приветливо поздоровалась со Щеткиным.
— Мамаша, да это ж от ревкома — товарищ Щеткин, герой наш. Я ж тебе говорила.
— Так бы и сказал. А то говорит, пригласили тут. Мы без приглашениев. Заходи, что ли. А то дует
сквозняк.
Щеткин вошел в комнату, разделенную надвое перегородкой. Обстановка квартиры была бедна, но
опрятна. А в переднем углу, у образа Николая-чудотворца, горела лампадка. Щеткин, пощипывая на подбородке
щетину, остановился в нерешительности посреди комнаты, не зная, что делать с собой.
— А и грязен же ты, товарищ, — разглядывая его, говорила старушка. — Небось, и вошки есть.
Щеткин совсем смутился и покраснел.
— Мамаша, чего ты пристаешь к человеку? — вступилась за него Варя. — Товарищ устал. А ты такое…
— Я к слову. Тут внизу в предбаннике куб греют. Может, помылся бы. Очень даже приятно. А я уж и
мужнино бельишко приготовила и мочалку.
— Ах, мамаша! Ну, дай человеку посидеть. Отдохнет и выкупается. Вечно спешишь ты. Садись, Петя. Не
слушай ее. Это она от усердия.
— От усердия… Варюша, не зли мать. Гляди-ка сама. У него прямо из носа и из ухов борода растет. Разве
можно! Ночью увидишь такого, на смерть испужаешься.
Щеткин усиленно заморгал бровями, совершенно не понимая, чего желает от него эта женщина.
— Ты пойми, милый солдатик, Петрушей зовут, кажись. Вот и пойми, Петруша, к чему я. Это к примеру.
Бритва от мужа осталась, от евонной папы, вот и говорю я. Да не раздуть ли самоварчик, все чайком побалую.