Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
многих, принадлежавших тебе. Нет! Я дорого обойдусь тебе. Я возьму твои деньги, грязная баба.
В номере — темно. Еле светится красный ночник. Сквозь штору окна просвечивается рассветная синь.
Сергеев осторожно соскользнул на пол, на цыпочках подошел к креслу, на котором лежало платье
Преображенской. Торопливо порылся в нем. Вот ключи. Он осторожно, все время оглядываясь на спящую,
подошел к чемодану, открыл его, достал ридикюль и вынул из него пакет с деньгами.
“Нет, все не возьму, — решил он. — Оставлю ей половину”.
Сергеев начал отсчитывать деньги, торопясь, сбиваясь со счета и снова пересчитывая бумажки. Вдруг
чья-то рука вырвала у него деньги. В ужасе он оглянулся. Перед ним стояла полунагая Тамара Антоновна.
— Негодяй, — говорила она. — Ты за мою любовь решил ограбить меня? А еще офицер. Я думала —
порядочный…
“Погибло… Все погибло. Карьера, счастье, — пронеслось в голове Сергеева. — Что же делать?”
Вдруг точно искра обожгла его мозг. — “Нет, не все еще потеряно. Нет! Так я не сдамся”.
Он бросился на женщину. Схватил ее за горло, повалил на ковер, все сильней и сильней сжимал руки. Так
долго он душил податливое тело, пока вдруг не почувствовал холодок под руками. Тогда Сергеев быстро
отпрянул прочь. Спешно оделся, сунул в карманы деньги, закрыл номер на ключ и выбежал на улицу. Часы
напротив, у трамвайной остановки, показывали шесть утра.
*
Около двенадцати дня Сергеев, выбритый, чистый, но с бледным лицом зашел в дом к Бахрушину.
Первый, кого он увидел там, был полковник Филимонов. Старик стоял у камина хмурый и серый. Он что-то
вполголоса рассказывал сидевшей возле него Баратовой.
Поручик подошел, поздоровался.
— Не знаете, Сергеев, новость? — спросил полковник, внимательно разглядывая его лицо.
— Нет, а- что? Опять большевики…
— Возможно. Какой ужас! Наша общая знакомая Тамара Антоновна Преображенская убита.
— Как убита! — Голос поручика дрогнул, а лицо стало бледнее мела.
— Сегодня в десять утра происходил в гостинице обыск. Выломали дверь ее номера.
— Ну, и что же?
— И нашли ее на ковре… Мертвой. Кто-то задушил ее и ограбил.
— Какой ужас! — вскричал Сергеев. — Разумеется, это дело рук большевиков.
— Господи, — простонала княгиня. — Я не дождусь никак той поры, когда выеду из этого ада.
— Разве вы думаете уезжать? — спросил Филимонов.
— Да, непременно.
— Едемте со мной сегодня, — предложил Сергеев.
— Но я а; говорила вам, Виктор Терентьевич, что есть помеха.
— Мы устраним ее.
— Давайте завтра выедем, поручик, — предложил полковник.
— Нет, сегодня. Я боюсь, как бы не арестовали. Разумеется, не за себя боюсь, а за доверенные мне
документы.
— Ну, как знаете. А я думаю задержаться в Москве, чтобы отдать последний долг безвременно погибшей.
Вы разве не думаете заглянуть? Ведь, кажется, вы были близко знакомы.
— Если успею, обязательно. Но я должен еще быть в отделе ЦК кадетской партии.
— Тогда прощайте, Сергеев. Прощайте и вы, красавица. Надеюсь, увидимся.
— О, конечно.
Когда Филимонов вышел из комнаты, Ирина Львовна, глядя в глаза Сергееву, сказала:
— Давайте деньги. Ну… Я словам не верю.
— Я передам их в поезде.
— Ах, вот как вы. Нет, покажите деньги. Повторяю, я не привыкла верить словам.
— Ну, вот, смотрите. — Сергеев вынул из кармана конверт, достал из него деньги, а конверт бросил в
камин.
— Да вы настоящий богач. Но… такими вещами не разбрасывайтесь, — в камине нет огня.
Ирина Львовна, нагнувшись, щипцами вынула из камина брошенный Сергеевым конверт. На конверте
стояла четкая надпись: “Моей жене Тамаре Антоновне Преображенской пятнадцать тысяч фунтов стерлингов”.
— Ах, — вскрикнул Сергеев. Он схватился за голову.
— Нечего охать, мой мальчик. Изорвите конверт. В другой раз будьте осторожней.
— Ирина Львовна… Ради вас все.
— Понимаю отлично. Марш за билетами. Но, стойте Мне сейчас же десять тысяч, как условились.
Ручку? Нате, целуйте обе… Только не вздумайте когда-нибудь задушить и меня.
Через три часа Сергеев и Баратова покачивались на мягких подушках спального вагона международного
общества. Скорый “Москва — Тифлис” бешено рвал пространство. За большим зеркальным стеклом окна
бежали вскачь леса, деревни, ручьи, поля.
Ирина Львовна, прижимаясь к Сергееву всем телом своим, говорила:
— Я по натуре авантюристка. Это не плохо. Жизнь — полней. Ты, Витя, хочешь славы. Если будешь
слушать меня во всем, мы достигнем того, о чем ты теперь мечтать не смеешь. Ты будешь генералом. О, не
смейся. Я сумею это сделать. У нас будут богатство и слава.
— Дорогая, я так растроган.
— Заметь себе: только по трупам можно добиться высшего счастья. То, что ты сделал с этой женщиной,
— пустяки. Еще вчера ты для меня был просто славным мальчуганом, с которым можно от скуки поиграть. А
вот теперь я чувствую в тебе мужчину. Мой милый, я так люблю терзать людей. Мне приятно, когда они кричат,
какие жалкие, противные.
Они помолчали.
— Она сопротивлялась? — неожиданно спросила Баратова.
— Да.
— Она кричала, но ты ее жал, давил… Ах, да! И ты душил ее. Витя, закрой же дверь.
*
Дождливая погода сменилась морозными вьюгами. Метеорами мчались события.