Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
должен быть один, и еще…
В дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел невысокий, полный человек, с
круглым лицом, низким, узким лбом, маленьким черепом и синими, гладко выбритыми щеками.
— Здравствуй, — бросил он отрывисто, не обращаясь ни к кому.
— Здравствуй, Арутюнов. Садись!
— Как дела, Тегран? Все пишешь — тем же отрывистым голосом, с сильным армянским выговором
бросал слова Арутюнов.
— Ну, я пойду, — поднялся Гончаренко.
— Нет, посиди. Вместе пойдем, — задержала его Тегран и, повернувшись к нему, показала глазами, что
будет интересно.
— Кто он, большевик? — бесцеремонно спросил гость.
— Нет, беспартийный, один мой знакомый.
— Ага. Ну, а ты все, по-старому, большевичка?
— Все по-старому.
— Позор, позор, для армянки. Наша женщина, а большевичка. Позор, к русским пошла. Ну, скажите, —
повернулся он к Гончаренко, — вы вот русский. Если вашу родину терзают двести лет враги, как нашу
многострадальную Армению, вы бы продались угнетателям, вы бы стали помогать им?
Гончаренко молчал.
— Нет, вы стали бы ждать часа для святой мести. О, для святой мести. Вот час пришел. Сыновья
Гайястана собирают свои силы, чтобы прогнать русских, чтобы прогнать турок, чтобы создать великую
Армению от моря и до моря. Чтобы сам народ по старым обычаям управлял собой. Час пришел. И вдруг, о
ужас! — Голос Арутюнова вдруг завизжал. — О ужас, армянская женщина дружит с врагами. Что делать нам с
тобой?
— Убить из-за угла, — ответила Тегран. — Ведь вы, дашнаки-маузеристы, только на это способны.
— Несчастная. Ведь подумай только, твой отец — дашнак.
— Отца не путай. Отец — старик и много пострадал. К тому же он безграмотный.
— Нет, нет, — громким голосом прервал ее гость. — Настанет день, когда и я и он сотнями будем
истреблять врагов, всех зарежем. Всех. И за тебя отомстим.
— За меня можешь не мстить. Ведь я же продалась большевикам. Это вы мне твердите уже не один
месяц. Так мстите мне, а не кому-нибудь другому.
— Нет, мы тебя отправим в монастырь, если не образумишься, — мрачно заявил Арутюнов.
— Вот как. Ха-ха-ха! В монастырь, — разразились громким хохотом Тегран и Гончаренко. — Вот чудак.
— Долго же ждать придется, — успокоившись, произнесла Тегран. — А теперь вот что, Арутюнов.
Надоел ты мне… Ничего у тебя не выйдет, уходи, пожалуйста, и не мешай нам работать.
— А, гонишь, гонишь! — заревел вдруг Арутюнов. — Бесчестная… Своего старого друга гонишь. Я тебе
добра желаю. — Лицо Арутюнова налилось кровью. — Нет, пусть уйдет он, русский. Я с тобой говорить хочу.
Гончаренко вспыхнул и вновь поднялся с кресла.
— Нет, сиди, — укоризненно сказала Тегран. Повернув голову к гостю, она резко чеканя слова,
произнесла: — Уходи, Арутюнов, и никогда больше не являйся ко мне, слышишь? Понял? Ты жалкий и
смешной болтун, хвастунишка и трус. О чем ты со мной хочешь говорить? О родине, о партии или о своей
грязной любви ко мне? Снова хочешь предлагать себя в мужья? Ты недостоин дружбы. Уходи и не являйся
больше.
— Хорошо… я уйду… — прошипел Арутюнов. — Хорошо я уйду, но запомни. Я буду действовать.
Первым падет твой любовник. Он умрет от кинжала.
Гончаренко поднял голову и напружинил мышцы тела.
— Он падет от моей руки. Потом все русские падут. А тогда я с тобой поговорю по-другому. — Голос
Арутюнова возвысился до крика. — По-другому буду говорить с тобой. Ты будешь ползать у моих ног, в грязи.
А я буду плевать на тебя. Я…
Дальше Арутюнову говорить не дали. К нему подскочил Гончаренко, схватил его, поднял и бросил с
силой к стене. Арутюнов охнул от удара. Гончаренко, не помня себя, снова подскочил к нему.
— Брось, Вася. Ну, как тебе не стыдно пачкать руки. Выходи же, Арутюнов, убирайся, пока цел!
Гончаренко повернулся и взглянул на Тегран. Она стояла высокая, стройная, негодующая. Две черных
косы порывисто обвили ее шею, а глаза, казалось, излучали голубой огонь. В вытянутой руке она держала
браунинг.
— Ну, пошел вон, лавочник!
Тогда Гончаренко взглянул на Арутюнова и еле сдержался, чтобы не расхохотаться, настолько
смехотворна и труслива была фигура этого человека: дрожали веки глаз и губы, передергивалось лицо,
сгорбилось тело.
Арутюнов неуверенными шагами, пятясь задом, как рак, пододвинулся к дверям, выскользнул за них и
опрометью помчался к выходу на улицу.
— Ха-ха-ха, — смеялась Тегран. — Вот еще друг детства. Друг семьи. Типичный национальный герой
нашей деревни. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: молодец против овец, а против молодца сам овца.
Но лицо Тегран вдруг потемнело.
— Мы заболтались тут с этим… Пора итти на заседание.
*
Стоял жаркий безветренный полдень.
Гончаренко сидел в кабинете Драгина. Тегран была тут же и, как всегда, говорила с кем-то по телефону,
что-то приказывала, кого-то убеждала и требовала сведения.
Гончаренко скучал.
Вдруг тревожно позвонил другой телефон. Драгин оторвался от работы, подошел к телефону, и начал
отрывисто кричать в трубку:
— Погромщики… громят магазины. Как? Шесть разрушено? Преувеличиваете. Не преувеличиваете? По-