Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
вашему, тысячная толпа? Тегран, вызови Савельева из бронеотряда. Да, да. Сейчас будет. Ну, да. Три места
вышлю. Что? Громил арестовывать и направлять в совет. Я буду там. К вам Тегран поедет. Хорошо, и Удойкин.
Пока.
Драгин повесил трубку.
— Товарищи, — сказал он. — В городе, оказывается, безобразия. Звонили из совета, секретарь.
Оказывается, комиссар Временного правительства, как на зло, уехал куда-то. Военное командование ничего
предпринять не хочет. Они на этом хотят нажить капитал. Ну, что же, будем действовать самостоятельно. Где
Удойкин? Абрам? Позови их, Тегран. Эти негодяи-погромщики начинают мешать работе. Подрывают силы
революции. Разлагают солдат. А потом все это свалят на нас. Хитро задумано. Какие подлецы! Все это звенья
одной цепи. Ведь повсюду кадеты распространяют слухи о том, что Ленин приехал в запломбированном вагоне
и работает на деньги и по указке немецкого кайзера. Понимаете — одно к другому.
А меньшевики и эсеры-предатели поддерживают эту контрреволюционную брехню и раздувают ее.
Боятся нас. Боятся Ленина. Они всюду заявляют, что от Ленина всего можно ожидать. А кадеты говорят,
конечно, — бывший каторжник.
Товарищи, действуйте… Ступайте скорей. Обо всем звоните мне. Я же еду в совет.
*
Гончаренко и Абрам подошли к толпе, запрудившей собою улицу. Навстречу им плелся солдат
самокатчик, член большевистской организации. Лицо его, вспухшее, в синяках и кровоподтеках, было в грязи и
крови.
— Что с тобой, дружище?
— Сами видите, что, обработали… Громилы избили. Я их стал убеждать прекратить погром, а они
набросились на меня, крича, что я контрреволюционер и стою за частную собственность.
— Кто грабит? — спросил Абрам.
— Все грабят. Уже с утра началось. Разнесли винные склады, перепились и пошли. Мы было начали
разгонять — вызвали роту солдат. А солдаты постояли, постояли да и тоже принялись набивать карманы. В полк
увезли несгораемую кассу. Поставили во дворе. Долго обсуждали, как делить сокровища и как вскрыть кассу.
— Ну?
— Ну, потом прикладами стали лупить. Изломали винтовки. А когда открыли кассу, то нашли в ней
ленты да катушки с нитками.
— И что же?
— Очень разочаровались. Но я солдат не обвиняю. Лозунга нет правильного. Что нам, на самом деле, за
частную собственность, что ли, агитировать? Вот попробуйте. А я уже… довольно с меня.
*
Абрам, при помощи Гончаренко, взобрался на кем-то брошенный спичечный ящик и крикнул:
— Товарищи, что делаете? Ведь революцию губите.
Но шум и грохот стоял вокруг. На его слова никто не обращал внимания. На камнях улицы валялись
всякие товары, толпа состояла из самых разнообразных людей: суетились, бегали, что-то кричали, разбивали
ящики, навьючивали на себя узлы. Многие были пьяны.
— Товарищи, — надрывался Абрам, — что же вы делаете? Позор.
— Чего кричишь-то? — спросил ближний громила, высокий, бритый парень без шапки и босиком,
выбрасывая из своих карманов пуговицы и вновь нагружая их запонками и галстуками. — Чего кричишь-то?
Что мало тебе? Вон, бери.
— Как не стыдно… Сознательные граждане! Вы революцию губите. Я, может, ноги потерял, а вы
позорите.
— Э, плюнь. Действуй, — сказал громила, махнув рукой и скрылся в толпе.
Абрам с обозленным лицом слез с ящика.
— Пойду позвоню, чтобы роту выслали. А ты тут побудь.
Абрам быстро заковылял на костылях в сторону.
Па углу улицы, у продуктовой палатой, где стоял Гончаренко, было немного людей. Продуктовый
магазин, казалось, печально глядел на шумную улицу большими окнами своих витрин. В зеркальных стеклах
магазина отражались сотни мятущихся фигур.
Вдруг от толпы отделилась группа в шесть человек и бросилась к этому магазину. Гончаренко
посторонился.
— Закусим, братва!
— Ишь, колбаски-то аппетитные.
— Бей стекла, чего смотришь!
Камни дождем хлынули в окна. Зазвенело стекло, опрокинулась витрина, посыпались на улицу консервы,
колбасы, сыры!
— Товарищи, нельзя же так! Это преступление! — громко крикнул Гончаренко.
— Брось, не балуй.
— Отстранись.
— Не мешай, а то морду набьем.
Из толпы выбежал кто-то длинный, худой. Глаза его сверкали.
— Ты что, за старый прижим? — завопил, он. — Откуда все это взялось? Нас грабили.
— Да чего разговаривать с ним, бей его в морду.
Неподалеку от себя Гончаренко увидел Думу и удивился.
Пьяный, весь в синяках, без шапки, Дума тоже заметил Гончаренко и, крича, подбежал к нему.
— А, голубчик… Вот где ты… бейте его товарищи, он за старый прижим. Бейте его! Он арестовывать нас
хочет.
Дума подбежал к Гончаренко и ударил его в грудь. Гончаренко, не задумываясь, в ответ настолько сильно
ответил ударом на удар, что Дума тут же замертво шлепнулся на камни мостовой. Но вместо Думы вокруг
Гончаренко выросло с десяток таких же пьяных громил.
— А-а-а, так ты наших бить?
— Тут наших бьют!
— Чего смотришь, Петька?
— Ну-ка вдарь его, Гаврюха!
Гончаренко защищался, как мог, но скоро силы оставили его, и он, избитый, в полузабытьи, тут же
свалился на панели.
*
Абрам хорошо видел, как избивали друга, бешено кричал, размахивал костылями, но защитить его не мог.