Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
Кто-то вошел в палатку и зажег спичку. Это был караульный начальник, взводный Семушкин. Осмотрев и
пересчитав офицеров, он бросил спичку на землю и вышел наружу.
В отдалении смолкли шаги.
Офицеры в потемках сползлись к Филимонову.
— Нужно действовать, господа, без промедления. Винтовки, патроны и документы часовых нам весьма
пригодятся. Поручим задачу устранения часовых нашим геркулесам — поручику Семенову, адъютанту
Ястребову, подполковнику Грекову и прапорщику Замятину. Идите, господи. Да благословит вас бог.
Шли напряженные минуты.
У палатки послышался шум — сдавленные стоны. Еще стон, и грузно стукнуло упавшее тело.
Время, казалось, остановилось.
Наконец откинулся полог. В синем просвете появились темные фигуры. Кто-то полушопотом сказал:
“Господа, все сделано”.
— Браво, браво!
— Спешим же.
Арестованные по-двое, по-трое, вышли из палатки. Соблюдая осторожность, обошли лагерь и
выстроились на гладком месте у холма, откуда начиналась трактовая дорога на Б.
— Ну, господа офицеры… Во имя дела и во имя личного спасения мобилизуйте всю силу своих ног.
— Словом, господин полковник, вы предлагаете взять ноги в руки, — пошутил кто-то.
— Нет. Возьмите волю в руки. Предстоят долгая и упорная борьба. Или мы победим, престол и Россия
будут спасены, или… или… гм! Пускай погибнет Россия черни и бунтовщиков!
— Великолепно, полковник!
— Хорошо сказано.
— Господа, тише и не отставайте, пожалуйста. У нас около двух часов времени и сто верст впереди.
Давайте здесь по тропинкам — на дороге могут нагнать.
*
Ровно через два часа уже весь лагерь знал о том, что арестованные офицеры, задушив часовых и взяв
себе их оружие, бежали в неизвестном направлении.
Высланные в погоню кавалеристы полка, замучив себя и лошадей, уже утром вернулись в лагерь ни с
чем.
Васяткин и Нефедов негодовали. Но делать было нечего. Успокоив солдат, комитет принялся за обычные
дела.
Вместо уехавших делегатами членов комитета выбрали двух солдат третьего отделения первого взвода,
Кузуева и Ляхина.
Кузуев, человек подвижный, вихрастый, широкогрудый, был до своего солдатства пекарем. Борода и усы
у него почему-то не росли совсем. Но зато на голове волос было такое обилие, что товарищи по роте так и звали
его: Кузуй Волосатый.
Ляхин представлял собой полную ему противоположность. Это был небольшой, беззубый, жилистый
человек, по профессии шахтер. У него были красные, точно налитые кровью глаза. Все эти отличительные
признаки свои — и кровяные глаза, и лысину, и беззубость — получил Ляхин во время последней контузии.
Голос Ляхина всегда звенел, а смысл слов отдавал ядом.
Эти новые члены комитета не состояли ни в какой партии, но тяготели к большевикам.
*
Нефедов, на протяжении двух последних дней и ночей, вел непрерывные разговоры с Васяткиным.
Спрашивал он обо всем: откуда появились большевики, чего они хотят, как думают достигнуть желаемого, кто
такой Ленин, что такое империализм, кто такие кадеты, меньшевики, дашнаки, муссаватисты, и чего они хотят.
Нужно ли обязательно, чтобы быть большевиком, состоять в партии.
На все эти и еще тысячи других вопросов он получал от Васяткина ясные ответы. Этот простой, вечно
сосредоточенный большевик нравился ему все больше и больше.
Сегодня, когда закрылось заседание комитета, Нефедов отозвал в сторону Васяткина и сказал ему:
— Вот что, Семен, хочу я в город съездить в комитет большевиков, думаю в партию записаться к вам.
Лицо Васяткина озарилось довольной улыбкой.
— Езжай, если надумал. В партию тебя примут. Я тут запаску товарищам напишу.
— Поеду нынча.
— А как думаешь, Нефедыч, если бы сюда из комитета кто приехал — навербовали бы мы в партию
ребят?
— Конечно, навербовали. Я скажу вашим в комитете. Сколько езды-то?
— Железной дорогой полсуток.
— Так я поеду. Завтра утром буду там, а ночью возвращусь обратно.
— Езжай, езжай. Газет свежих привези да литературы. А я тут поработаю с ребятами. Нужно подготовить
их, чтобы нетрудно было им без нас работать. Ведь мы, как выбранные от полка, уедем с тобой в бригадный
комитет.
— Ну, ну, работай.
*
Попрощавшись с товарищами, Нефедов зашел в свою палатку за вещами. Когда он уже собрался
выходить вон, то вдруг услышал чей-то стон и будто плач.
“Кто же это такой плачет?” — подумал Нефедов и оглядел палатку. Стон, казалось, шел от угла,
заваленного мешками с мукой и солью. Он заглянул за мешки.
На земле, в пыли и грязи, лежал каптенармус Урюпенко и стонал. Лицо Урюпенко было иссиня-желтое, а
гласа на выкате.
— Чего тебя черти занесли сюда? — спросил Нефедов. — Что, нездоровится?
— Помираю, — слабым голосом ответил Урюпенко. — Прости, что зло сделал — нечистый попутал.
— Какое зло? — спросил в недоумении Нефедов и тотчас догадался. “Так это он донес”.
— Попутал грех… Деньги твои и кинжал в сундуке у меня. Возьми… Да прости ради Христа…
— Зачем; это сделал — бессовестный?
— За царя я всегда горой стоял… и теперь Только болею вот. Помру. А ты царя поносил.
— Дурак… Где ключи-то?