Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
Мотор гудел и рычал за десятерых. Расстояние быстро сокращалось. Вот уже без труда разглядел матрос
и машину и седоков.
В четырехместном военного образца форде сидели два офицера в погонах и юнкер. Оба они, повернув
головы, выжидательно глядели в их сторону.
— Обезоружим, — предложил Друй.
— Давай. Автомобиль нам пригодится.
Не доезжая вплотную, шофер замедлил бег машины. Матрос, выпрямившись во весь рост, громко
крикнул:
— Сдавайтесь… Иначе смерть.
Офицеры, как видно, услышали слова его. Они сразу спрятались в глубь кузова.
— Трусы. Сейчас сдадутся, — воскликнул обрадованный Друй. — Шофер, наверстывай. В минуту
нагоним.
Но в это время из военного автомобиля высунулась чья-то рука и бросила на дорогу темный круглый
предает.
— Берегись… Бомба, — крикнул шофер, стараясь на всем разбеге застопорить машину.
— Спасайся, ребята.
Но в этот миг грохочущий столб огня и дыма взметнулся у радиатора. Автомобиль вздыбился в небо,
закачался и упал в придорожную канаву.
Матроса далеко отшвырнуло в сторону. При падении он больно ушибся спиной о придорожные камни, но
сознания не потерял.
— Вот стервецы… Перехитрили.
Друй попытался достать револьвер, но не смог. Правая рука его лежала на камнях дороги, точно чужая.
Он взглянул на нее и увидел, что рука залилась сгустками крови.
— Вот чорт — ранен.
Неподалеку от него в канаве лежал исковерканный автомобиль. Запутавшись ногами в рычагах машины,
свесилось к земле тело шофера. “Убит… А где же уполномоченный и офицеры?”
Матрос пошевелил ногой.
— Этот живой, — услышал он над собой резкий голос. — Возьмем его, как заложника.
— Не стоит. Давайте лучше пристрелим, господин поручик.
— Очень даже стоит. Любопытно выяснять кое-какие подробности военного порядка.
— Ну, как знаете, Сергеев. А я бы прикончил его на месте.
— Вы, юнкер, просто злы на наше поражение в полку. Но надо спешить. Помогите мне подтащить его к
автомобилю. Кстати, обезоружьте его.
Друй, сквозь прищуренные веки глаз, увидел склоненные над ним два бритых лица. Его раненая рука, с
силой была отброшена в сторону, он застонал.
— Негодяй, бунтовщик! Ты слышишь меня? — гневно крикнул человек в погонах поручика.
— Он без памяти, — высказал предположение другой голос.
— Ну, берем его. Там он у нас заговорит.
Небрежно, как мешок с трухой, его схватили за ноги, за голову и бросили на дно автомобиля.
— Пошел, — крикнул голос поручика.
Мотор завели, и автомобиль рванулся. Корчась от боли и заглатывая стоны стиснутым ртом, матрос
мучительно думал:
“Неужели убит уполномоченный? Так ревком ничего не узнает. Может измениться положение. Подумают,
что мы арестованы и казаки наступают. И вдруг сдадутся юнкерам. Что я наделал?”
Созрело твердое решение, как только будет застава, дать знать о себе криком.
“Погибнешь”, — зло шептал внутренний голос. — “Чорт с ним… все равно пропадать”.
В просвете крыши он увидел верхушки многоэтажных домов и шепнул себе: — “Едем Москвой…
держись, Друй!”
В стороне послышались крики:
— Стой, стрелять будем! — Но автомобиль только убыстрил бег свой. Затихающая трель пулеметной
стрельбы подсказала матросу, что застава осталась позади; он бегло взглянул на тех, в чьей власти находился.
Офицер и юнкер, точно каменные изваяния, уткнувшись в спинки сидений, напряженно смотрели вперед
каким-то застывшим взглядом. В руках у них были зажаты грушевидные французские бомбы и маузеры.
“Все пропало”, — с болью подумал Друй. — “Шофер и уполномоченный ревкома убиты. Товарищи не
узнают. Какой я осел! Врага не следует предупреждать, а нужно прямо бить”.
Но вот автомобиль замедлил бег. Шум мотора затих. Раздался окрик:
— Останавливай.
Машина, вздрогнув, замерла на месте. Матрос, точно на пружинах, вскочил на ноги с криком:
— Товарищи, спасите, — и обмер.
Автомобиль окружила толпа, состоявшая из офицеров и юнкеров. А поручик, арестовавший его, со злой
усмешкой сказал!
— Успокойся, товарищ большевик. Тут ваших нет.
Друй задрожал от бешенства.
— Ну, ну, не злитесь. Вылезайте. Это хорошо, что ты пришел в себя, негодяй, опозоривший славную
форму русского флота. Юнкера, отведите его в комендатуру, помещение для арестованных.
Друй стоя шатался, морщась от боли, но ни звуком не выдал своих страданий. Его окружили
вооруженные юнкера и, подталкивая, повели к большому дому.
— Вот, проклятый большевик! Ты хотел забраться в Кремль — радуйся, ты в Кремле.
— Господа. Интересно, умеет ли большевик кричать?
Матроса обожгла сильная боль в спине,
— Да вы, юнкер, не стесняйтесь. Большевики — народ привычный. Он даже не почувствовал вашего
укола.
— А интересно услышать его голос. Он, наверное, поет.
— Не беспокойтесь, юнкер, штык не сломается.
— Вот те6е, бунтовщик.
Друй вскрикнул от нестерпимой боли в левом плече. Чей-то штык, как жало змеи, пронзив плечо, на
секунду сверкнул у глаз и скрылся.