Девятые врата
Шрифт:
Я собирался к прокурору и приготовил все нужные бумаги, когда в кабинет без стука вошел крупный представительный мужчина и направился прямо к моему столу:
— Разрешите войти?
— Но вы уже вошли…
— Прошу вас без церемоний, я сейчас в таком настроении, что мне не до вежливости.
— А в чем, собственно, дело?
— Вы Заал Анджапаридзе?
— Допустим.
— Это вы мне прислали? — Он протянул мне повестку.
— Мы.
— А при чем здесь я?
— Пока мы все «не при чем». Для того вас и вызывают, чтобы выяснить, кто прав,
— И все-таки, какое я имею к этому отношение?
— В ту ночь именно вы кутили с Иродионом Менабде.
— Ну и что? Разве я не имею права выпить со своим начальником, если он мой приятель?
— Почему вы не садитесь?
— Потому что вы мешаете людям работать, вызываете ни в чем не повинного человека да еще угрожаете: в случае неявки вам грозит то-то и то-то.
— В повестке не совсем такая формулировка, — мягко поправил я.
— Не вижу разницы, смысл один и тот же. Знаю я эти судейские фокусы.
— Садитесь. Если вы будете так горячиться, у нас с вами ничего не получится.
Он презрительно поглядел на меня с высоты своего внушительного роста и махнул рукой:
— Эх, разве вам докажешь! Все равно вы думаете, что я… что мы… В общем, скорее допрашивайте, я спешу.
Он сел.
— На работу вы представите справку о том, что были к нам вызваны.
— Работа… меня мало волнует, — он хотел выразиться покрепче, но сдержался.
— В котором часу вы расстались после попойки?
— Может, в три, а может, в четыре. Не помню. Я был пьян.
— Иродион поехал домой?
— Да. Еще меня завез по дороге. Уж не Иродиона ли вы подозреваете? Как будто ему своего горя мало. Вот чудаки!
— Пока что мы никого не подозреваем, а хотим выяснить, как все произошло. Скажите, не вспоминал ли Менабде за столом своего пасынка?
— Как будто вспоминал, а впрочем… — Вдруг он просительно и угрожающе вскинул обе руки вверх. — Ради бога, не делайте из меня доносчика!
— Вы прочли это? — я указал на бумагу под стеклом.
— Да, видел, — он небрежно окинул взглядом выписку.
— Я знаю, что видели. Меня интересует, прочли или нет?
— Вот наказание!.. Ну вот, читаю, прочел… — Мне показалось, что он немного успокоился, но я ошибся: он снова вскинулся: — Послушайте, нельзя же все время угрожать! За неявку — одно, за ложные показания — другое. Что я вам, преступник?
— Никто вам не угрожает, возьмите себя в руки и отвечайте: что говорил Менабде о своем пасынке?
— Да ничего нового, только то говорил, что все и раньше знали.
— А что вы знали раньше?
— Я же просил вас — без фокусов. Не притворяйтесь, что вы ничегошеньки не знаете! У меня своих неприятностей хватает, а тут еще… — он вскочил и нервно зашагал по комнате.
— Сядьте и успокойтесь. Почему Менабде жаловался на Паату?
— Потому что Паата его осрамил!
— В чем это заключалось?
— Вы хотите, чтобы я поверил, будто вы не знаете, что Паата влюбился в свою одноклассницу?!
— Я не знал, что это позор.
— Девчонке проходу не давал… Что вы, не
— Кого?
— Кого-кого! Министра боится.
— Какого министра?
Тут мой свидетель окончательно вышел из себя:
— Перестаньте меня разыгрывать! Если вы ничего не знаете, сначала ознакомьтесь с делом, а потом трепите людям нервы.
— Я прошу вас отвечать на вопросы.
— Нет уж, простите, я пошел. Мне сейчас не до вас и не до кого на свете, у меня у самого зарез! — он провел ребром ладони по тучной шее.
— Гражданин, остановитесь, я ведь с вами не в игрушки играю. И здесь не детский сад.
— А по-моему, именно детский сад с игрушками. Я ухожу.
— Вы пожалеете об этом!
— Ну вот, опять угрозы! — Он был уже возле дверей, как вдруг остановился и с горечью бросил: — Вы бы лучше настоящими бандитами занимались, но это дело опасное, трудное, верно?
— Верно, — согласился я. — Тем более, что я не знаю, о чем и о ком вы говорите.
— В том-то и беда, что знаете, но не принимаете никаких мер!
— Откуда у вас такая осведомленность о работе наших органов?
— Работа! — насмешливо протянул мужчина. — Тоже мне, деятели! Даже на след напасть не могут! Попадись только они мне в руки, я им покажу…
— Не выражайтесь! — я встал из-за стола ни на шутку рассерженный.
— А я сына своего ругаю… Мой сын! Хочу — ругаю, хочу — совсем убью! Убью, если попадется мне в руки! — Он прямо зубами скрипел от злости.
Я заинтересовался и спросил:
— Что он такого сделал, ваш сын?
— Разорил! По миру пустил! — возопил, обращаясь к потолку, нервный свидетель. — Недавно я потерял отца, горячо любимого папочку, — он порылся в карманах и извлек полоску черного шелка, которую нашивают на рукав в знак траура, — вот, видите? Решил я к годовщине его смерти поставить памятник. Пусть все видят, как я отца уважаю. Весь год деньги собирал, по копеечке копил, а он, паршивец, взял и фр-р-р! — все по ветру пустил.
— Ваш сын?
— Мой собственный.
— И много было денег?
— Если очень интересуетесь, скажу, мне чихать! — Снова было распетушился мой собеседник, но окончил фразу каким-то потухшим и плачущим голосом: — Ни много, ни мало, шестьдесят тысяч [1] .
— И куда же ваш сын скрылся с этими деньгами?
— Он еще меня спрашивает! Откуда я знаю?! К черту, к дьяволу!.. Он жениться собирался, наверно, вместе и сбежали. Его барышни тоже нигде не видать.
1
События, описанные в повести, происходят до денежной реформы 1961 года.