Девятые врата
Шрифт:
Яркая звездочка движется по небу.
— На, смотри, — Тазо великодушно передает мне бинокль, инкрустированный перламутром. Я с трудом нахожу в небе удаляющийся теплый огонек.
— Ну вот и до этого дня я дожил, — счастливо вздыхая, произносит дядя Саша. Мы осторожно передвигаем его кровать на место. — Значит, скоро человек полетит.
— Сначала на животных испытают воздействие космоса, — авторитетно поясняет Тазо, — а потом только человек полетит.
Я возвращаю бинокль дяде Саше, он ласково поглаживает его рукой.
—
— Это заслуженный бинокль, — говорит мне Тазо, — он видел Чехова, Шаляпина, Месхишвили…
— Сару Бернар! — кричит из кухни тетя Нино.
— Илью Чавчавадзе, — добавляет дядя Саша. — Это бинокль моей тещи, великая была театралка.
— Мама даже Николая второго видела в ложе Мариинского театра. — Тетя Нино входит в комнату.
— Какое счастье, — иронизирует дядя Саша.
— А потом всю войну Саша с этим биноклем не расставался.
— Верно, — улыбается дядя Саша. — Сам не знаю, зачем он был мне нужен? Наверное, генералом втайне мечтал стать и в бинокль осматривать вражеские позиции. Ротный командир отобрал его у меня в самом горячем бою: здесь, говорит, не балет. Когда в госпитале лежал — вернули.
— Тогда вы на мине и подорвались?
— Эх, лучше бы этот осколок, — он показывает на спину, — во вторую ногу попал.
— Болит? — спрашивает Тазо.
— Так давно болит, что и замечать перестал. Только он, проклятый, не вылазит, боится, что фашисты разделаются с ним — ведь не смог он убить сержанта Александра Пирцхалаву. Не знает, дурак, что война давно кончилась и ему нечего бояться.
— Тунеядец ваш осколок, дядя Саша, ведет паразитический образ жизни, — неуклюже сострил я.
— Совершенно верно, — подхватил дядя Саша, — вылез бы на свет, посмотрел бы, что вокруг делается. А он сидит, — и не ржавеет, главное, не тупеет, все равно как новенький… Прочел я тут недавно интересную вещь, оказывается, во время этой войны каждые три секунды умирало по человеку… Вот я и думаю, как же я все-таки уцелел в остальные две секунды… Вы что переглядываетесь, ребята, небось, спешите куда-нибудь?
— Есть такое дело, дядя Саша, — смутился Тазо, — немного спешим.
— Тогда бегите, я вас задерживать не буду.
— Я хотел у вас пленку попросить, она мне может понадобится, — Тазо не умеет врать и предательски краснеет.
— Не выдумывай. Это тебя Нино подучила!
Рядом с кроватью замечаю магнитофон, дядя Саша любовно прикрывает его рукой.
— Отдай, Сашенька, на что она тебе! Тенгиз другую тебе принесет, — просит тетя Нино.
— Я не выдумываю, пленка мне вправду нужна, — Тазо не может скрыть улыбки.
— Я тебе обещаю, Нино, включать магнитофон только в твое отсутствие.
— Осрамил на всю улицу! Люди скажут, что я по живому мужу панихиду справляю, — вздыхает тетя Нино.
— Это не панихида, а музыка, — неожиданно строго говорит дядя Саша. — Музыка, понимаешь?
Тазо
Мы стоим перед консерваторией. Я с нетерпением жду Наи. Сейчас мне достаточно увидеть ее, услышать ее голос, чтобы почувствовать себя счастливым. Но я знаю и другое; потом я осмелею, крылья желаний моих окрепнут… Все это уже было.
— Войдем в здание и постоим перед аудиторией, — предлагает Тазо, — а то ее непременно кто-нибудь задержит.
Я замечаю, как бережно Тазо упомянул Наи: дескать, не она сама заговорит с кем-нибудь и опоздает, а с ней заговорят и задержат.
Сейчас я так же смущен и взволнован, как в первый день, когда стоял на остановке и ждал удобного момента, чтобы познакомиться с Наи. Все было как в сказке, как во сне. Прекрасное видение растаяло, исчезло, я остался с протянутыми руками, а Тазо сжалился надо мной и сказал: «Нет, это не сон, она в самом деле существует, идем, я тебе ее покажу».
И вот я покорно иду за своим проводником и не могу избавиться от недостойной ревности и зависти: ведь ему так просто пойти и увидеть ту, которую я все еще не могу отделить от мира мечты и сказки.
Консерваторские вахтеры, не менее свирепые, чем Сцилла и Харибда, пропускают Тазо — он здесь свой человек, а с ним и меня. Вся атмосфера здесь только способствует развитию моих фантазий. Мраморная лестница взлетает вверх, отовсюду несутся обрывки воздушных мелодий. Из-за высокой белой двери, как самая чистая и прекрасная музыка, выходит Наи. Она в цветастом нарядном платье, и, чтобы не нарушить сказочной атмосферы, я думаю про себя: богиня прикрыла наготу свою полевыми цветами. При виде меня Наи смущается и, не желая выдавать смущения, улыбается не мне, а Тазо, и берет его под руку.
«И невидимой сделалась богиня, закутавшись в покрывало из тумана, и лишь взору могучего Тезея красота ее небесная открылась», — горько и насмешливо подумал я. Почувствовав себя уверенней, Наи решила, что, не роняя собственного достоинства, вполне может поздороваться со мной. «Свои тонкие, длинные пальцы она, сжалившись, ему протянула, и он, тотчас пав на колени, прижался к ним жаркими губами».
Возле учебного концертного зала Наи вдруг остановилась и, указывая на кого-то, взволнованно заговорила:
— Это он, Тазо! Я его узнала! Спроси и убедишься, что это он.
Тазо убегает, и я остаюсь с Наи.
— Что случилось? — голос мне не подчиняется, и не удивительно: мы так давно не оставались вдвоем!
Наи продолжает смотреть в ту сторону, где скрылся Тазо, но отвечает очень быстро:
— Вчера мы с Тазо стояли вот на этом месте, а в зале студент четвертого курса играл вторую рапсодию Листа. Играл хорошо, и я заметила, что Тазо внимательно слушает…
«Наи! Как я выдержал без тебя столько времени! Без твоих рук, без твоего голоса!»