Девятые врата
Шрифт:
1963
РАССКАЗЫ
Музыкальный момент
Инженер Давид Бацикадзе, глубоко задумавшись,
Давид очнулся от мыслей, поднял голову и… Хотя автомобиль, едва на него не наехавший, остановился, Давид невольно отскочил в сторону. Из машины быстро вышла побледневшая молодая женщина, которая, видимо, сама испугалась своего крика. Из второй дверцы выскочил высокий парень и изменившимся от волнения голосом попросил прощения.
На месте происшествия быстро собралась толпа. Подбежал автоинспектор и начал опрос свидетелей. Очень скоро он установил, что молодой водитель ехал с недозволенной скоростью. Он надеялся, что Давид испугается и быстро перебежит проезжую часть. Но Давид не заметил автомобиля. Зато теперь он разволновался, голос у него дрожал, он не мог устоять на месте, то и дело перекладывая из одной руки в другую коричневый кожаный портфель. Потом он взглянул на машину, заехавшую передними колесами на тротуар и похожую на жука с растопыренными крыльями, и вдруг узнал: «Мои тормоза спасли меня! — мелькнула в голове радостная мысль. — Разъезжает такой вот неопытный водитель, и кто знает, сколько было бы жертв, если бы не эти усовершенствованные тормоза».
Давиду везло не в первый раз. Он всегда о чем-нибудь думал. Выйдя из конструкторского бюро, продолжал думать над очередной идеей. Думал он, спускаясь по лестнице, думал, шагая по тротуару, и, как выяснилось, даже переходя улицу, думал…
Но о чем он думал сегодня? Давид покраснел от досады. Он помнил, что какая-то интересная идея крутилась у него в голове, но не мог ничего вспомнить.
«И все из-за этого бездельника!» — сердито взглянул Давид на высокого водителя и, как обиженный ребенок, выпятил нижнюю губу. Это означало, что он разнервничался и сегодня нескоро успокоится.
— Оштрафуйте этого юношу! — неожиданно громко обратился он к автоинспектору. — Это пойдет ему на пользу!
Молодой водитель, понурив голову, теребил белую костяную лиру на лацкане пиджака. Лицо его выражало готовность принять любую кару. «Хороший, видно, парень», — подумал Давид, ощущая прилив гордости оттого, что его тормоза спасли хорошего человека от суда и тюрьмы. О том, что он сам чудом спасся, он не думал, как будто иначе и быть не могло.
Автоинспектор уже составлял акт и спрашивал фамилию нарушителя.
— Реваз Каишаури, — ответил водитель, оглядываясь по сторонам в поисках своей спутницы. А та, как будто стыдясь всеобщего внимания, вернулась в машину и молящими глазами смотрела оттуда на автоинспектора.
— За своими правами явитесь в инспекцию! — обратился инспектор к нарушителю и, пряча улыбку, обернулся к Давиду: — А вы, товарищ, запомните, что при переходе улицы думать о постороннем запрещается… А то у нас был такой случай: один ученый написал формулу на багажнике автомобиля,
— Откуда вы знаете про этого ученого? — заинтересовался Давид.
Инспектор покрутил цепочку со свистком на указательном пальце.
— Я знаю все, что касается нарушений, — ответил инспектор. — Пройдемте, товарищи, пройдемте…
Некоторое время спустя Давид Бацикадзе направлялся к дому и укорял себя: «Непростительное легкомыслие! Сколько раз я обещал себе записывать все новые мысли в записную книжку. Вот поди теперь, вспомни! А все из-за этого мальчишки Каишаури или как там его! Пусть заплатит штраф, в другой раз будет осторожнее!..»
Придя домой, Давид перекусил и прилег на тахту в надежде вспомнить так глупо забытую мысль. Потом поднялся и вышел на улицу. Был вечер, но жара все еще не спадала. Давид пешком поднялся на плато фуникулера. До десяти часов пробыл там. Потом спустился в город, медленно прошелся по проспекту Руставели, заглянул в Сад коммунаров, и все думал о выскочившей из головы идее, словно бы увиденной в смутном сне. В глубокой задумчивости он дошел до своего учреждения, повернул к тому самому месту, где его осенила эта счастливая мысль, перешел улицу на том же месте, где днем его чуть не переехала машина, — но все тщетно! Мысль улетучилась бесследно. В еще большем раздражении Давид вернулся домой и заперся в своем кабинете.
Больше всего Давида беспокоило то, что он знал: пока не вспомнит, о чем тогда думал, ничем другим заниматься не сможет. А чем больше проходило времени, тем тверже он убеждался, что так по-детски, легкомысленно потерянная идея представляла серьезный интерес. Причуды памяти он объяснял возрастом, летней духотой, и особенно был сердит на неосторожного юношу, этого самого Каишаури, который небось и сейчас разъезжает по городу на своем автомобиле и совершенно не думает о том, в какое положение он поставил Давида!
Давид протянул руку, включил радиоприемник, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
Зазвучали стройные аккорды симфонии. Давид сначала пытался угадать, какое произведение исполняет оркестр. В конце концов ему пришлось признать, что этой симфонии он не знает, и он прислушался еще внимательней.
Давид болезненно любил музыку. Он невольно морщил лоб, закрывал глаза и младенчески приоткрывал рот, словно приникал к дурманящему божественному напитку.
Он всецело подчинился прихотливому ходу мелодии, как будто сам стал лейтмотивом этой симфонии.
Музыка подхватила Давида и подняла его словно на крыльях, потом так же внезапно погрузила в глубокое синее озеро… Озеро волновалось, вдали на берегу колыхались плакучие ивы…
Тут заговорили струнные — это ветер зашумел в листве… «Какая прекрасная музыка, — подумал Давид, — замечательная…»
Внезапно он громко выкрикнул какое-то несуществующее слово и вскочил: вспомнил, наконец-то вспомнил! Он думал о естественной вентиляции крытых автомобилей, о новой конструкции окон. Да как можно было забыть об этом!.. А ведь напомнил ему ветер, шелестевший в листве… Прекрасная музыка, ге-ни-аль-ная!..