Девятые врата
Шрифт:
Танцующим шагом Давид вышел в столовую попить холодного боржома.
Радио в кабинете замолкло и после небольшой паузы диктор объявил: «Мы передавали концерт симфонической музыки. Исполнялась Первая симфония молодого композитора Реваза Каишаури».
1952
Розы с шипами
Пассажиры уже были в вагонах и выглядывали из окон. Говорить было больше не о чем, и они только улыбались провожающим, стоящим на перроне. Дети, поднимаясь
Стоял теплый июньский вечер, дул легкий ветерок, а в вагонах, казалось, еще сохранилась полуденная жара. На вокзале гремело радио, и разговаривающим приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
Наконец оглушительная музыка прервалась и из репродуктора донесся голос диктора:
— До отхода поезда осталось две минуты.
И словно дожидаясь этого предупреждения, женщина в черном платье подбежала к одному из вагонов, если можно назвать бегом торопливый шаг пожилого человека. Она ухватилась за поручень, занесла ногу на ступеньку, но подняться не смогла. Будто заранее сговорившись, со всех сторон к ней одновременно потянулось несколько рук. Проводник только теперь увидел группу нарядно одетых молодых людей, которые провожали женщину в черном. Один из них передал ей маленький чемодан, второй — букет красных роз на длинных стеблях, а женщина, держась за поручень, перегнулась и всех расцеловала. Наверное, она бы стала прощаться дольше, если бы не боялась, что поезд отойдет. Она поднялась на последнюю ступеньку, повернулась и помахала рукой. Состав плавно двинулся. Провожающие пошли вдоль перрона, выбирая место, откуда лучше был виден отошедший поезд…
Женщина в черном пошла по коридору. У одного купе стояла высокая молодая особа, успевшая уже переодеться в длинный халат. Женщина в черном остановилась у открытой двери и заглянула в купе.
— Ваше место здесь? — с излишней предупредительностью спросила молодая особа.
— Должно быть здесь, — ответила женщина в черном и поглядела на свой билет.
Обе вошли в купе. Женщина в черном поставила чемодан на полку, а розы положила на столик у окна.
— Я так рада, что вы моя попутчица, — робко улыбаясь, проговорила молодая особа. — Я с детьми…
Свесившись с верхней полки, как птенцы из гнезда, мальчик и девочка не отрываясь глядели в окно. Казалось, они забыли, что находятся в поезде. Время от времени по их лицам пробегал свет, ворвавшийся снаружи, словно ночь проверяла, усыпила она их или нет.
— Девочка моя, — пояснила молодая женщина, — а мальчик соседский. Я их везу в Кобулети, в пионерский лагерь. — Она взглянула на детей. — Спускайтесь, а то простудитесь.
— Не простудимся, тетя Нино, — не отрываясь от окна, отозвался кудрявый мальчик.
— Заснете и свалитесь!
— Я подвинусь к стене, — просительным тоном ответила девочка, качнув большим пестрым бантом, который красовался у нее в волосах.
Женщины сели друг против друга. «Наверное, в молодости была красива», — подумала Нино и еще внимательнее оглядела свою спутницу. Увядшее лицо, правильный нос, необычайно белые зубы, один к одному, и в уголке рта темная родинка. «Красивая», —
— Какие красивые розы!
— Жалко, завянут, — улыбнулась женщина в черном.
— Куда вы едете?
— В Цихисдзири. — Женщина налила в ладонь воды и обрызгала розы. — Двадцать роз, — с детским восторгом воскликнула она, словно радуясь, что цветов так много.
— Вы считали, — заметила Нино с улыбкой.
— Нет, но мне сказали, что их двадцать… Это мои ученики, — она положила розы на столик и улыбнулась, — вспомнили свою старую учительницу… школу…
— Ах, это было у вас? Я слышала…
— В самом деле?
— Да, собирались люди, окончившие школу тридцать лет назад…
— Двадцать…
— Отыскали своих учителей…
— Учительницу… — поправила женщина в черном и хотела еще что-то добавить, но в дверях появился проводник и спросил, сколько принести постельных комплектов.
Спустя несколько минут он внес четыре одеяла и белье. Нино ухитрилась так разложить постель, что детям не пришлось спускаться вниз. Им еще не наскучило глядеть в окно, считать далекие огоньки и передразнивать стук колес.
— Тамрико, Зура, спите! Довольно!
— Еще немного, мамочка, — взмолилась Тамрико.
— Еще один мост, только один, и мы заснем, — пообещал Зура.
Женщины постелили себе, но ложиться не собирались.
— Не учителей, а учительницу, — повторила женщина в черном, словно это необходимо было уточнить. — Как бы они могли отыскать всех! Да и не искали… Это был мой класс… Я была их классной руководительницей… Много воды утекло с тех пор. Двадцать лет…
— Как интересно! — воскликнула Нино. — Наверное, половину ребят вы и не узнали!
— Ну что вы! — Старая учительница так улыбнулась, словно пожалела несообразительную собеседницу. Глаза ее засветились тепло и мягко. Если до сих пор она казалась Нино холодной, замкнутой, неприступной и неразговорчивой, то теперь эта улыбка, казалось, вынесла, выплеснула все самое дорогое и сокровенное из ее души.
Но старая учительница внезапно нахмурилась. Она поглядела в окно и покачала головой.
— Хотя вы правы, одного я все-таки не узнала.
— Наверное, он у вас учился недолго. — Нино страстно захотелось найти какое-нибудь оправдание.
— Нет, не в этом дело… Послушайте, я вам расскажу! Когда мы собрались, — она запнулась, — лучше я начну сначала… — В голосе ее звучала просьба.
Поезд мчался, стучали колеса, но надтреснутый голос старой учительницы, казалось, изгонял из вагона этот однообразный стук.
…Я только что приняла последний экзамен и сидела в учительской, собираясь идти домой. И вдруг увидела их, они бросились ко мне, смущенные, покрасневшие… У меня слезы на глазах выступили. «Познакомьтесь, мои бывшие ученики». — Я представила их нашим учителям, молодые они у нас. Знаете, как бывает: одни старые педагоги перешли в другие школы, а другие уже на пенсии… Так вот, Ладо говорит мне таинственно: «У нас к вам дело». И выводит из учительской.