Дездемона умрет в понедельник

Гончаренко Светлана

— Нет. Так, стечение обстоятельств…

— Ты точно тот пострел, что везде успел! — поразился Стас. — Как сенсационная мокруха, так Самоваров где-то поблизости! Чего тебя в Ушуйск-то занесло?

— Я, собственно, за этим к тебе и шел. Хоть ты и спешишь, а все-таки дай мне минут десять. Не пожалеешь. С заказухой ничего не выйдет — так убийство актрисы раскроешь. Играючи! Все не зря съездишь. Пусть в глухомани знают наших!

Стас потер кулаком небольшой мужественный лоб, круто развернулся и двинулся по коридору в обратном направлении. Он отпер ключом дверь своего кабинета и усадил Самоварова на почетный бордовый стул. На этом стуле сиживали

обычно самые нервные подопечные Стаса — стул под ними слегка кренился то в одну, то в другую сторону и внушал ощущение непрочности их положения. Опасливые свидетели и рефлектирующие подозреваемые цеплялись за исцарапанный Стасов стол, как за островок надежности, и облегченно кололись.

— Чаю не дам, — сразу заявил Стас. — Времени нет.

Самоваров помнил Стасовы желтые, на ниточках, пакетики с отвратительной трухой внутри, дававшие при погружении в кипяток гадкий бурый цвет и запах рыбьей чешуи. Поэтому он даже порадовался, что не придется огорчать друга отказом. Впрочем, не до чаев было теперь — свалить бы на Стаса тягостное ушуйское хозяйство. А Стас явно заинтересовался:

— Нет, ты скажи, как это ты на Кучумова вышел?

— Очень просто, — начал Самоваров. — Дело в том, что венецианский мавр Отелло должен был сидеть на двенадцати резных стульях хорошего стиля…

Когда Стас из Ушуйска вернулся, снег уже растаял. Весной такое бывает — в неделю белое станет черным, и покажется, что прошла вечность. Именно такая вечность прошла, когда Самоваров снова встретился со Стасом, и встреча была наконец-то с чаем — с самоваровским, не с трухой. В большом фарфоровом чайнике разбухали, раскручивались, как побеги весной, смуглые чайные листочки. На хорошем столике-бобике сияли пообтертой еще в позапрошлом веке позолотой чашки. Стас с Самоваровым занимали полу-антикварный диван. В мастерской у Самоварова сладко и благородно пахло деревом, лаком, еще чем-то пленительным и таинственным.

— Тихо у тебя, — изрек наконец Стас. Это было его главное впечатление от музейной идиллии. — Бегаешь, как собака, в разных антисанитарных местах, орешь, в дерьме копаешься, а некоторые завели себе такой вот уютик. И мебель у них из дворца.

— Мебель не моя, мебель на реставрации, — стал отпираться Самоваров.

— Ты ее сто тринадцатый год реставрируешь. Этот диван я уже лет восемь давлю.

— Он не представляет художественной ценности. Его пионеры с помойки принесли и музею подарили к какой-то годовщине Октября. Еще до меня. Неважный диван — ни гармонии пропорций, ни чистоты линий. Ширпотреб эпохи позднего модерна. Да ты к дивану не цепляйся, лучше расскажи, как съездил.

Стас вздохнул и отхлебнул чаю.

— Съездил, как и думал, так себе. Тухлятина. Приезжие какие-то Кучумова прихлопнули и отбыли в сторону Томска. Главное, не видел их никто. Бирюк этот дворец себе на отшибе выстроил — ни соседей, ни прохожих. Жены дома не было. Охранника вместе с ним пристрелили. И водителя. В общем, все умерли. Никто ничего не видел, а те трое киллеров — трое их было, хоть «Жигули» бросили, хоть чем-то нам заняться дали! — пересели на другую машину, и — адью! Вкусный у тебя чай! А чего он такой красный?

— Хороших кровей. А с актрисой как?

Стас ухмыльнулся:

— С актрисой как по-писаному. Местные лапти только рты поразевали. Раскрыто дело! Ты все верно вычислил. Прищучил я ту чернявую актрисочку, что соседу алиби делала — как миленькая призналась, что врала. Якобы с испугу перепутала.

И не смотрел телевизор ее сосед, и не пел в ванной, а наоборот, явился домой во втором часу, сам с собой кричал что-то и хохотал. Может, роль учил, может, и нет… Самое смешное, что и свидетели нашлись потом, которые видели парня в кожаной куртке, в ночь-полночь выходившего из нужного подъезда. В доме напротив мамашка всю ночь в окно выглядывала: сын-восьмиклассник на дискотеке оттягивался, а она ждала-тряслась. Всякую мужскую фигуру, естественно, фиксировала, и видела, как наш герой вышел из подъезда. Еще на крылечке постоял малость, под лампочкой. Она хорошо его разглядела. И второго артиста видела, в длиннополом пальто, который потом себе вены резал. Тот зашел и сразу почти вышел. Только это много позже было.

— Глеба взяли?

— А некого было брать. Уже некого. Наш алкаш к тому времени уже Богу душу отдать успел — попал под поезд. Под московский! Утром. Он ведь пил — не просыхал, причем в последнее время повадился в вокзальный буфет. Раньше-то, говорят, он в кучумовском клубе набирался, а тут на вокзале терся! Наш психолог говорит, что это его к актрисе тянуло покойной. Что он ее провожать ходил, как будто она живая — ведь он ей уехать не дал и хотел вроде все вспять повернуть, будто он ее не душил. Какая-то такая дребедень. Я психологам не очень верю. Сочинялки это. Скорее, его из клуба турнули — непотребен слишком стал или не при деньгах. Кучум вон сам в ящик сыграл, кому же артист-алкаш был в клубе этом нужен? Вот и болтался артист по вокзалу. Пьяный, как зюзя, попал под поезд — не услышал, не увидел.

«Какой конец! — подумал Самоваров. — Ничто даром не проходит. Может, лучше бы все-таки в камеру? Геннашу с Альбиной жалко. Кучумова жалко. Таню жалко. Гора трупов. Как у Шекспира».

— Все, закрыто дело, утерли нос деревне, — продолжал Стас. — Всего-то было на пару дней работы — по окрестным домам прошлись, актриску чернявую к стенке приперли. Стервозная особа… Не пойму я баб!

— Почему это? — поинтересовался Самоваров.

— Ты мужа ее видел?

— Видел.

— Ну и как? Ведь Бред Питт (или как его там?) — отдыхает! Морда — просто из рекламы. И, по данным очевидцев, замечательно с бабами ловок. Секс-машина! Так на кой же ляд ей нужен был этот алкаш синемордый?

— Любовь зла, — философски заметил Самоваров.

— Неужели? Это радует. Тогда и у нас с тобой появляются шансы. Забьем Бред-Питту баки! Ты, я слышал, уже и женился, пострел?

И Самоваров в сто первый раз изложил старому другу историю появлении Насти в его жизни. Это была тяжкая обязанность последнего времени. Рассказывал он всегда кратко, но правду, хотя самому казалось, что он врет, что такого в жизни не бывает — и с ним тоже не было. Что же тогда такое — эти три месяца сумасшедшей весны, и суп-рассольник на двоих, и ежедневный веселый голос в трубке?..

— … Господин Шереметев, хотя господ у них уже отменили, Мумозин-то съехал… В общем, Эдик сказал, что не встанет с колен, пока я не скажу «да», — самодовольно сообщил веселый Настин голос.

— И ты сказала «да»? Или он до сих пор на коленках где-то мается? — спросил Самоваров.

— Я ответила неопределенно. Я ведь должна с тобой посоветоваться. Эдик согласился, что должна. Кстати, тебе прегорячий привет от Уксусова — помнишь такого, в малиновом пиджаке? И от Кульковского, разумеется, привет. Ты знаешь, они с Леной ждут ребенка. Правда, чудесно? Ты рад?