Дикари Ойкумены.Трилогия
Шрифт:
– Это розыгрыш?
– Нет. Это чудо.
Выскакивая в коридор, Юлий Тумидус размышлял еще об одном чуде. Эмоции захлестывали его, когда он смотрел в лицо рабу. Радость, возбуждение, любовь… Опомнись, сказал себе Юлий, слетая вниз по лестнице. Ждать лифт было выше его сил. Опомнись, дурень. Это событие не из разряда чудес. Увидеть в рабе человека нереально для психически здорового помпилианца, а ты, конечно же, здоров. Но можно увидеть коечто за лицом раба. Через всю Ойкумену, и дальше, в неизвестном, безумном запределье – лицо сына.
«Докладывает унтерцентурион Кнут…»
Глава
У нас мало времени
I
– Нож, – сказал Олин. – У тебя в кармане нож.
– Что? – не понял Марк.
Грохот винтов заглушал слова.
– В юности мы с дружками поймали одного пижона. В тупичке, значит. Прижали к стене, потребовали кошелек. Он был такой… – Олин показал, какой был пижон. В смысле, никакой. – Я ему говорю: ну ты, доходяга! Мне шестнадцать, плечи ломовые… А он смеется: я, мол, с пеленок шклюцеватый. Снял часы, показывает мне. Надел браслет на кулак: видал? Дорогая вещь…
Внизу проплывал город. Вертолет шел над крышами. Иногда машина поднималась выше, чтобы не задеть трубчатую сеть, опутавшую дома сверху донизу.
– Что это? – Марк указал на паутину из металла.
Олин повернул голову к иллюминатору:
– Это? Аа, пневмодоставка. Впервые видишь?
– Да.
– Дикий ты человек, парень. Варвар. Так вот, о пижоне. Он полез в карман и вместо бумажника вынул нож. Когда он сунул в карман руку… У него было лицо, как у тебя сейчас. Вот я и говорю: у тебя в кармане нож.
Вскрытый арбуз, думал Марк о городе. Давленая вишня. Яичный желток. Кровь: венозная, артериальная. Свежая, запекшаяся; сукровица. Великий Космос, дай мне чтонибудь в пастельных тонах! А там хоть в гроб…
– Как он нас резал! – Олин причмокнул от восхищения. Чувствовалось, что это лучший экспонат в музее воспоминаний громилы. – Веришь, по сей день снится. Мне повезло: он меня в зубы кулаком. Часы – кастет. В зубы, в висок… Я поплыл, сел у стеночки. Сижу, отдыхаю, дышу воздухом. А он режет. Ребята орут, из них брызжет, а он трудится, красавец. Потом «скорую помощь» вызвал, полицию. Меня забрал с собой. Глянулся я ему. Сколько раз я у него спрашивал: Тиз, чем я тебе глянулся? Смеется…
Шеренги магнолий. Строй платанов.
Корпуса окраины.
– Где у тебя нож, парень? Где ты его прячешь?
– Отцепись, – сказал Марк. – Надоел.
Его пугала проницательность Олина. Нож? Это не нож, унтерцентурион Кнут. Это чудо. Дотянуться до рабов изза края Ойкумены – чудо. Вбить в кисель, бывший когдато мозгом живых батареек, сообщение – чудо из чудес. Всю ночь до утра Марк бормотал: «Не стрелять… Не клеймить! Смертельно опасно!..» Проваливался в сон, подрывался, белый от испуга. Губы дрожали: «Не клеймить…» Связь трепетала, готова оборваться в любой миг. Он надеялся, что рабы – трое? Четверо?! – «встанут на повтор». Сейчас Марку страстно хотелось повторить эксперимент. Удерживал страх. Страх дрался с желанием не на жизнь, а на смерть. А вдруг не получится? Так хочется оторвать струп с подживающей раны и полюбоваться багровой мякотью.
Голова разламывалась. Сказывались бессонница и напряжение.
Он уже жалел, что дал разрешение на вывоз пациента к боту.
Час назад врач сцепился с Тизитлем. Великий аттракцион, схватка хорька и журавля: врач требовал взять на борт Ливию, а Тизитль возражал. Коротышка предпочел бы оставить Ведьму в центре. Не складывать все яйца в одну корзину, как образно выразился Тизитль. В ответ врач заорал, брызжа слюной, что он не в курсе насчет хорьковых яиц. А у него, журавля, яйца не железные. Без диагностблока он снимает с себя ответственность. Чужая иммунная система, препараты, реакция организма… Тизитль разрешил взять диагностблок, но без Ливии. Врач закатил истерику. Как ни странно, истерика дала результат: Тизитль сдался.
Вызвал второй геликоптер.
– Контакт? – Олин с хрустом потянулся. В тесноте салона это было подвигом. – Ага, такой же контакт, как у нас с пижоном в тупичке. Из тебя, парень, контактер, как из говна пуля. Не нравится? Хорошо, как из пули говно. Ты мне лапшу не вешай, я пирог тертый. На хрена тебе со мной контачить? Ты ведь такой же, как я, как Тиз… Только пушка круче и телефон навороченный. Раздень нас догола: одна порода, одна мама рожала. Ты вниз глянь, вниз! У вас что, иначе? Врешь, то же самое…
Обработанные поля. Шоссе.
Поселки.
Тень вертолета бежала по Острову Цапель.
– Иначе, – Марк отвернулся. – Заткнись, а?
– Ты не за контактом прилетел. Ты за ресурсом прилетел. Ваше солнышко старое, небось, голодное. Опять же, заводы кушать хотят, фабрики. Что, народу не хватает? Наши внекастовые плодятся, как кролики. Кастовые прошения шлют: надоело небо зря коптить, хочу в солнце. Больные, шушера тюремная, неудачники… Каждый год прирост – дерьмовая уйма процентов. А всё равно не хватает. Все ж не уйдем? Комуто надо и здесь пахать…
У ног Олина свернулся клубком его нагуаль – матерый леопард. Гибкий, изящный зверь с точеной головой оттенял могучее телосложение громилы. Или намекал, что в случае необходимости Олин способен быть стремительным, как пятнистая кошка. Катилина, хитрец, забрался к Марку на колени. Помещался он там плохо, задница норовила свалиться вниз. Но Катилина стоически терпел; терпел и Марк, поглаживая ягуарчика по загривку.
– Сволочь ты, – бросил он Катилине.
Приняв оскорбление на свой счет, Олин довольно осклабился.
– Сволочь, говорю. Слопал мою селезенку? Ты морду не вороти, ты признавайся: слопал? Теперь хочешь до печенок достать? Шиш тебе, проглоту…
Катилина жмурился, урчал.
– Ты меня за дурака не держи, – сев на любимого конька, Олин слезать не собирался. – Сбили наш спутник? Сбили. Вы ж не знали, что оно рванёт… Мы и самито не знали. Вы бы и «Тонатуйох» сбили, да решили в плен взять. Допросили бы с пристрастием, под эйфорией, а потом экипаж – в солнышко. И экипажу радость, и вам аккумуляторы подзарядить. Опять взрыв помешал: наши первыми пальнули…