Дикари Ойкумены.Трилогия
Шрифт:
– Жил да был синтезатор дерьма,
Мозгокибер большого ума…
Папа Лусэро замолчал, не допев куплета.
Папа увидел ракету.
Глагол «видеть» так же соотносился с восприятием Папы, как существительное «ракета» – с той дрянью, что привлекла внимание Лусэро Шанвури. Хочется сказать: антис остается антисом даже в малом теле! Хочется, и это было бы правдой в ничтожно малой степени, но… Глубоко под шелухой , из города с башнями, олицетворения Астлантиды, вынеслось крупное веретенообразное насекомое – конь, не похожий на коня, и вросший в конский круп всадник, не похожий на человека – вырвалось
Кровь, подумал Папа.
Я вижу эту дрянь, потому что Кровь.
Песок брызгал изпод мосластых лап. Налипал на колени, живот, грудь, спину. Густой бахромой свисал с плеч и головы. Украшал лишаями пятнистую шкуру. Кровавый песок, пурпур с золотыми прожилками. Кровавая вода с золочеными гребнями волн. Было трудно разобрать, какое пространство топчет хищная тварь: пустыню или море. Так закатывается мячик в снежный ком – слой за слоем, и только снег, ледяные искры, а про мяч напоминает лишь круглая форма. Кровь запекалась на ракете второй оболочкой, стократ грознее ядерной начинки. Если можно представить себе концентрат крови – чуждая группа, немыслимый резус! – сгусток прожорливых фагоцитов, разогнанный до космических скоростей, за миг до столкновения с вирусом, так это была ракета, насекомое, всадник на бледном коне.
Воплощенная смерть.
Она рванет, понял Папа. Рванет в силовой ловушке. Вопреки здравому смыслу. С мощью, не предусмотренной никакими расчетами. Это Кровь, тут своя физика. Мальчик был прав: на орбите не стрелять… Папа слышал монотонный доклад раба, повторяющего, как попугай, слова Марка. Слышал раба и военный трибун Красс. «Не стрелять!» – для профессионального военного, в особенности, военногопомпилианца, это вызов, оскорбление, плевок в лицо. К чести Красса, трибун сдержал эмоции. Ограничился ловушкой, даже не заподозрив, что уклончивое решение ничего не меняет – Кровь столкнется не с материей, но с полем, агрессия сработает детонатором, и этого хватит за глаза.
Темные очки упали на пол. Папа с хрустом раздавил их каблуком. Неприятная улыбка гуляла по его лицу. Карлик, запеченный в фольге? Достойный конец для шута горохового, лидерантиса расы Вудун. Рахиль будет в восторге, она – знатный кулинар…
Цирк, подумал Папа. Натуральный цирк. Невпопад он вспомнил, как отец водил его, мелкого сопляка, на представление в шапито. Смотри, говорил отец, это акробаты. Это дрессировщики. Это эквилибристы. Смотри, говорил отец, прекрасно зная, что сын с рождения лишен возможности смотреть. Слепой карлик – отец не знал таких отвратительных слов. До самой смерти он вел себя с сыном на равных; даже когда сын узнал, что родился антисом, и знание навсегда провело черту между Папой Лусэро и остальными людьми, отец жил так, словно ничего не произошло. Это фокусник, говорил отец. Он достал цветок из кармана. Это наездники. Вон тот – лучший. Ты видишь, что он вытворяет? Вижу, кивал малыш Лусэро. Позже, спустя много лет, отец сказал ему, что наездник, которым они восхищались в шапито, стал клоуном.
«Я его понимаю,» – ответил Папа. Он третий день как вышел из тюрьмы, где сидел за хулиганство.
Тюрьма, подумал Папа. Я никогда не принимал тюрьму за тюрьму. Я лишь сейчас… Что ты имеешь в виду, спросил отец издалека, с той стороны жизни. Крейсер? Малое тело? Обстоятельства?!
«А черт его знает,» – ответил Папа Лусэро, выходя в большое тело. Вздыбливая песок смерчиками, вспенивая воду бурунами, расплескивая
Когда ракета взорвалась, он выпил из нее все соки.
* * *
– Папа! – закричал легат Тумидус. – Папа, чтоб тебя!..
На обзорниках «Бешеного» антис пожирал ядерный взрыв. Энергия впитывалась энергией, перерабатывалась, меняла структуру, из гибели делаясь пищей. Тумидус прекрасно знал, что взрыв не повредит Папе. Когда Нейрам Саманган, мощью равный Папе Лусэро, жег помпилианские эскадры под Хордадом – залпы плазматоров рассасывались в большом теле антиса, скорее придавая ему силы, чем причиняя вред. Но еще лучше Тумидус знал, что Кровь – это не Хордад, Китта или Октуберан.
Он помнил, что случилось с беднягойгулем.
– Зачем? – бледный, вытирая лоб платком, спрашивал военный трибун Красс. – Зачем он это сделал? Легат, доложите: зачем, если ловушка…
– Время платить долги, – ответил Тумидус.
– Что? Что за бред?! Легат, рапортуйте по форме…
Тумидус не отрывал взгляда от обзорников. Взрыв, подпитав антиса, сослужил Папе добрую службу. Лусэро Шанвури барахтался в Крови, разъедавшей его дольше, чем можно было предположить. Бился, сопротивлялся, рвался к крейсеру, как пловец, задыхающийся в пенной кромке прибоя – к спасительному берегу. Не успеет, понял Тумидус. Захлебнется счастьем на половине пути.
– Время платить долги, – повторил легат.
Он встал. В наземной операции коллант Тумидуса участия не принимал: десантник с опытом, легат справедливо не доверял боевым качествам коллантариев. Но даже на борту «Бешеного», находясь в малом теле, Тумидус чувствовал свой коллант, как офицеров легиона в корсете . Это чувство отличалось от ощущений армейской координирующей сети, но в главном легат не сомневался. Если рожден приказывать, значит, рожден и подчиняться. Две ноты – приказ и подчинение – звучат в едином аккорде.
– За мной, – сказал он.
И пошутил, что с легатом Тумидусом случалось нечасто:
– С вещами на выход!
Копыта ударили в песок. Не оглядываясь, горяча жеребца, вытянувшегося в струну, легат слышал, как коллант за его спиной разворачивается дугой, словно в охоте на гуля. На миг он пожалел Красса: военному трибуну, запертому в крейсере, был доступен лишь реальный космос, где лучи и волны мчались сквозь вакуум к волнам и лучам. Скучища! То ли дело галлюцинативный комплекс, где и погибнуть – куда веселее, чем в мерзлой пустоте. Пригнувшись к гриве, круто беря влево, чтобы в последний момент замкнуть кольцо, Тумидус следил за пауком. Бьется ли? Дергается? Или, расслабившись, позволяет делать с собой все, что угодно?
Каждая конвульсия Папы была подарком судьбы.
– Окружаем!
Он на скаку осадил жеребца. Огляделся: тяжело дыша, коллантарии встали, как вкопанные. Строй – эллипс. В центре, слабея, паук дрался с Кровью за самого себя. Еще дрался: стряхивал чернобагровые сгустки, рыл лапами хищный песок, рвал жвалами налипшую пакость. В озверении схватки, боясь счастливой эйфории, как не боялся ничего на свете, Папа не видел, не успевал заметить главного: песок внутри колланта светлел, теряя красноту, пространство очищалось от пурпура с золотом, давая слепому карлику, исполину космоса, шанс, хрупкий как чайный фарфор.