Дикари

Мож Роже

Песок летел из-под колес ее колесницы и из-под копыт четырех лошадей, летевших галопом. А зрители, затаив дыхание, наблюдали за спектаклем, разыгравшимся перед их взорами. Боевая колесница была прекрасна, и сама она – женщина с оголенными бедрами, с лицом, пересеченным шрамом, глазами с металлическим блеском, безупречной прической – как будто танцевала, а не управляла дико несущимися галопом лошадьми. И перед этим завораживающим действом они чувствовали себя последним ничтожеством.

Сулла добрался до трибуны, по дороге щелчком далеко отбросил изжеванную веточку калины и занял место среди зрителей.

Он оказался рядом с дородным мужчиной, одетым в элегантную тогу с опушкой из греческого орнамента. От его ухоженных волос пахло лавандой. Несмотря на бесчисленные кольца, украшавшие пальцы обеих рук, он, казалось, не принадлежал к категории изнеженных людей. Не удостоив и взгляда того, кто только что занял место рядом с ним, сосед продолжал поедать сладости из мешочка. Хотя все его внимание было поглощено возницей, которая на всем скаку бросала дротики в чучело на краю дорожки, он протянул свой мешочек вновь пришедшему.

Тронутый такой любезностью и возможностью завязать разговор с человеком, судя по всему завсегдатаем арены, галл выбрал засахаренный миндаль и положил его в рот.

Сосед теперь повернулся к нему.

– Бери! – сказал он и высыпал в руку Суллы дюжину миндалин. – Превосходные орешки. Их делает одна хорошая женщина, моя соседка... – Полный восхищения, его взгляд вновь обратился в сторону Металлы, которая при каждом проезде колесницы всаживала одно за другим копья в чучело и ни разу не промахнулась. – Она восхитительна, да? – бросил он.

– Точно, – подтвердил Сулла.

– Какие у нее мускулы! Она возбуждает! – Засунул в рот несколько миндалин и продолжил: – Все спрашиваю себя, в чьей постели она окажется после смерти Менезия...

– В моей! – спокойным, но утвердительным тоном сказал Сулла.

Тот расхохотался, даже затопал ногами по полу и повернулся к соседу, смеясь во все горло:

– Вот чудак-человек! И когда же?

– Сегодня вечером, – сказал Сулла. – Я специально для этого приехал из Рима.

Любитель миндаля, оценив чувство юмора своего соседа по трибуне, вновь рассмеялся. Сулла поправился, чтобы положить конец шуткам:

– То есть я постараюсь...

– То-то же, – сказал сосед. – Попытайся сначала! – И он, смеясь, сильно поддел локтем галла. – Попытка не пытка, что скажешь? – пошутил он. – Бери миндаль, подкрепись!

– А может, у нее есть кто-то среди этих силачей, в Субреате, и она не довольствовалась одним Менезием, – допустил Сулла.

Любитель миндаля, внезапно посерьезнев, отрицательно покачал головой.

– Здесь ты ошибаешься, – сказал он. – Она никогда не спала с гладиаторами. Во всяком случае, здесь.

– Откуда ты знаешь? – спросил Сулла.

Тот снова повернулся к своему собеседнику, как будто хотел теперь попытаться узнать, с кем он имеет дело.

– Ты ведь не здешний, а? Я никогда не видел тебя в цирке.

– Правильно. Я пришел сюда первый раз.

– А почему ты пришел?

– Из любопытства. Чтобы посмотреть на лошадей, колесницы и на нее...

Бесхитростный вид Суллы, его туника, прекрасно сшитая мастером, котурны[52] за пятьсот сестерциев внушили ему доверие, и он положил ладонь на руку галла.

– Послушай, ты хочешь выяснить, как я понимаю, не спит ли она с гладиатором или кем-то еще? Так вот, я владелец трех борделей в этом предместье,

у меня девочки. Теперь, когда Менезий мертв, я могу тебе сказать: я поставлял ей девушек, да, когда она присылала мне табличку с подобной просьбой. Для себя она просила молоденькую девушку, не старше пятнадцати лет, и обязательно темненькую. Что вполне естественно для такой блондинки, как она! – Все это владелец лупанариев проговорил, продолжая следить за колесницей и возницей. Потом повернулся к собеседнику и сказал более доверительным тоном: – Девочки ее лизали, она тоже лизала их и получала от этого большое удовольствие... Они мне сами рассказывали. Она ни к одной из них не привязывалась, никогда не вызывала одних и тех же. А я конечно же выбирал для нее тех, кто это любил и хорошо делал. В том и состоит мое занятие, так? Но мужчины – ни-ни, – отрезал он. – Никогда! Поэтому в каком-то смысле Менезий не был рогоносцем... Как ты считаешь, – спросил он, – ведь не в счет, если твоя жена развлекается с девушкой? Разве можно в этом случае мужа назвать рогоносцем?

Он смотрел на Суллу вопросительно и, казалось, искренне был заинтересован его мнением. Сулла подумал, что он, должно быть, женат и жена его ложится в кровать со своими прислужницами.

– Нет, не в счет, – твердо ответил он.

– Да, интересно, как они это делают, – бросил человек в тоге с греческим орнаментом и снова локтем поддел мускулистую руку своего соседа, задорно смеясь.

– Точно! – согласился Сулла и через силу рассмеялся. Галл выждал немного, а потом спросил равнодушным голосом: – А как по-твоему, могла она отравить Менезия? Кажется, она отказалась пить то же вино, что и он...

Сосед скривился:

– Ну, вряд ли. Не в ее стиле. Конечно, она дрянная девка, но чтобы отравить кого-нибудь...

– Даже чтобы освободиться от Менезия?

Он снова покачал головой:

– Он выполнял все ее прихоти, просил прекратить выступления. Здесь все об этом знали. А знаешь, почему она все время выходит на арену? – продолжал он, глядя на Суллу.

– Нет, – отвечал тот.

– Да просто она это любит... У нее это в крови, а на остальное ей наплевать...

В этот момент за ареной, с улицы, послышались крики, и два черных всадника на черных лошадях галопом проскакали через вход: два великолепных негра в серебряных доспехах и касках, украшенных белыми страусовыми перьями. За ними бежали дети и зеваки. Всадники разъехались и уступили дорогу боевой колеснице, также запряженной четверкой, но эти лошади были совершенно черными и контрастировали с белоснежной упряжкой Металлы. Колесница из эбенового дерева была сплошь окована серебром; головы двух передних лошадей украшали такие же, как у всадников, страусовые перья, закрепленные на своеобразных серебряных касках, сквозь которые торчали лошадиные уши.

Колесницей управляла женщина, роскошная негритянка: прямой нос, толстые розовые губы. Фигура крупнее, чем у Металлы. Ее вызывающе торчащие груди были обнажены и раскрашены в два красных цветка, а соски их были сердцевинами.

– Великие боги! – вскричал сосед Суллы. – А вот и негритянка Лацертия. Она карфагенянка! Смотри! Смотри! – Хозяин притонов не скрывал своего восторга. – Ну и достанется ей от Металлы, когда начнутся настоящие игры! Она ее разделает, вот увидишь!