Дикари
Шрифт:
С его золотом Клидион сможет уехать в Этрурию, где у него была земля, которую Мерсенна купил для него два года назад, и дом, окруженный фруктовыми деревьями. Он поселился бы там, припрятав значительную сумму от богатства Мерсенны среди добрых деревенских людей, которые никогда не бывали в Городе и не знали о той жизни, которую вел эфеб. Да, так и следовало поступить. Все хорошо, что хорошо кончается. Какое-то время Клидион погорюет, будет оплакивать потерю своего покровителя, отца, а потом забудет его. И от их связи, наполненной удовольствиями и извращениями, останется
Мерсенна-Нестомарос – а ранее Эзий Прокул, шесть раз бывший квестором, четыре раза избиравшийся консулом, – поднялся со своего места с табличками в руках. На его глазах показались слезы, когда он пошел по направлению к комнате, где спал Клидион. Это тоже был знак того, что он был счастлив. Мерсенна не станет его будить, так как предупреждение префекта смердящих могил давало им еще день и ночь жизни перед арестом. Завтра утром, как только Клидион откроет глаза, он поласкает его тело в последний раз. Потом объяснит, что ему нужно уехать в поместье в Этрурию и спрятать там золото, а потом ждать его там. Мерсенна отдаст ему все золото и галльских лошадей, на которых они приехали во дворец Менезия, на них можно будет погрузить необходимую в дороге поклажу. С ним вместе отправятся два раба, грубые и здоровые, каких он, с согласия Суллы, принял на службу во дворец.
Через несколько дней Клидион получит длинное послание от своего отца, от своего покровителя, в нем он объяснит ему, почему и зачем он навсегда покинул его.
Фальшивый Нестомарос пошел по крытой галерее вдоль сада с лимонными деревьями к своим покоям. Луна освещала силуэт поверженного консула, и казалось, что фальшивая галльская фигура сгорбилась. Изгнанник открыл дверь покоев и пересек прихожую, направился в ванную комнату, попил из глиняного кувшина свежей воды, которая регулярно менялась во время ночи дежурными рабами. В их обязанности входило следить, не загорелось ли что, так как пожары были бичом Города.
Он вымыл руки, пошел к двери комнаты Клидиона и осторожно открыл ее, чтобы не разбудить эфеба. В комнате стоял полумрак, так как окна на ночь закрывались плотными деревянными ставнями. Мерсенна подошел к кровати, собираясь присесть, чтобы расшнуровать свои котурны, когда заметил, что она была пуста.
Он опять прошел в ванную комнату, где взял масляную лампу, которая горела там всю ночь. Вернулся с лампой в руках обратно. Кровать действительно была пуста, она лишь сохраняла формы когда-то лежащего на ней тела. Консул Эзий Прокул почувствовал тошноту, его рот наполнился желчью. Клидиона не было...
Он вернулся в прихожую и из нее быстро прошел в другую комнату, которая служила ему кабинетом; там он держал личные вещи, документы, хранимые им несмотря на все превратности судьбы, там же находилось и золото, насыпанное в несколько мешков и засунутое в потайной шкаф, вделанный во внутреннюю стену и имевший вид комода, который должен был скрыть сейф. Изгнанник открыл комод и увидел дверцу сейфа с вставленным в замочную скважину ключом. Сейф был не закрыт и, конечно, пуст.
Клидион
Консул Эзий Прокул почувствовал, как его сейчас вырвет, и поспешил пройти в ванную комнату, держа в руках масляную лампу. Он поставил лампу на мрамор, в который была вделана чаша умывальника, над которым висело большое зеркало. Казалось, что морщины, бороздившие его лицо, стали глубже от той боли, которую он испытал. Парик фальшивого Нестомароса показался ему гротескным и никчемным, как и это переодевание. Он поднял руку и стянул его. Появился римлянин с бритым черепом, что было когда-то модным. Потом он отлепил фальшивые усы, искусно приделанные Сертием.
Перед ним стоял старик, сломленный жизнью, преданный любовью, который приобрел лицо того трупа, которым скоро станет, и что повозка его друга, префекта смрадных рвов, сможет очень скоро, как только он избавится от табличек, принесших роковое известие, увезти и его.
* * *
Сулла отдыхал в маленьком павильоне, который он предпочитал остальным помещениям дворца, в компании двух пятнадцатилетних флейтисток, лежавших обнаженными около кровати, когда услышал сквозь сон стук в дверь. Бывший офицер-легионер встал, стараясь не задеть ногами спящих девушек, и, подойдя к двери, узнал голос Изгнанника, произносивший его имя.
– Это я, – сказал с другой стороны консул-изгнанник. – Ради всех богов! Прости за столь поздний приход, но нам необходимо поговорить...
Сулла открыл дверь и удивился, увидев вместо галльского управляющего странное в лунном свете, безбородое и бритое лицо консула-изгнанника, такое, каким он его увидел первый раз в могильном склепе.
– Извини меня, Сулла, что я потревожил твой сон. Прочти вот это...
Сулла подошел поближе к масляной лампе, закрепленной на стене, взял в руки протянутые таблички.
Прочтя, он пошел за туникой, которую повесил на вешалку в ванной комнате перед тем, как лег спать. Вынул из кармана веточку калины и положил ее в рот, собираясь поразмышлять над тем, что только что узнал.
– Ты знаешь, кто тебя предал? – спросил он.
Изгнанник пожал плечами.
– Это не важно, – сказал он. – Зло уже сделано...
– Тебе остается только снова переодеться и как можно скорее выехать в Остию, где ты сядешь на корабль. Мы сейчас же отдадим приказы, чтобы корабль был готов к, отплытию.
Они прошли в комнату, в которой обычно готовили питье и закуски, и сели на ту скамейку, на которой Сулла обнаружил в ночь убийства Менезия бездыханные тела музыкантши, игравшей на тамбурине, и раба.
– Я благодарю тебя, Сулла, – сказал бывший консул, – но я не хочу уезжать.
– Ну, – ответил галл, – тогда ты будешь казнен! Если бы у нас не было таких опасных врагов в окружении Тита Цезаря, то мы бы еще могли воззвать к его милосердию... Но мы не имеем такой возможности. Они сделают все, чтобы помешать нам. Ты боялся, что приведешь меня к гибели... А на самом деле я уничтожил тебя в конце концов.