Дикая роза (др. изд.)

Мердок Айрис

— Ах, боже мой, что это, вы мне, кажется, делаете предложение? — Эмма даже слегка взвизгнула. — Мне уже лет двадцать не делали предложения.

— Не надо! — Он схватил её за руку.

— Нет, постойте, это предложение или нет? — повторила Эмма, глядя на него пытливо и весело.

Хью отпустил её руку.

— До этого дело ещё не дошло.

Секунду они молчали, потом дружно расхохотались.

— Честное слово, Хью, я вас обожаю. Вы бываете просто божественны. Но я не уверена, что из этого что-нибудь следует. Может быть,

ничего больше и нет, только это.

— Что именно?

— Ну, вот это, это понимание, эта беседа, этот смех, может быть, просто эта минута.

— Если есть это, должно быть и большее. Когда я сказал, что до предложения дело не дошло, я имел в виду не то, что только ещё веду к нему разговор, а то, что мы сами ещё не знаем точно, чего хотим.

— А чего вы хотите приблизительно?

— Приблизительно — всего.

Она опять рассмеялась.

— Это много, Хью. А впрочем, может быть, и не так много? Может, мы уже пустые внутри, как высохшие тыквы, знаете, которые гремят? Принадлежать друг другу „в конечном счете“ — это очень уж умозрительно. Горе в том, что конечный счет уже наступил.

— Нет, нет, нет! — Он чувствовал прилив бодрости, оттого что заставил её слушать и отвечать, от ощущения непрерывности между старой любовью и новой. Та же любовь, та же любимая.

— Ох, как же вы собой довольны!

— Эмма, — сказал он, — вы только не говорите в душе „нет“. А остальное предоставим судьбе.

— Дорогой мой, в душе я не говорю ничего. Я законченная феноменалистка. А уж если я говорю, так что-нибудь вроде „виски“ или „пора пить чай“. Дайте мне ещё одну из ваших мерзких сигарет.

— Вы отлично знаете, что мы не старые. Люди не стареют. Старость в этом смысле — это иллюзия молодых.

— Я — старая, — сказала Эмма. — Вернее, у меня нет того признака молодости, который есть у вас, — чувства будущего, чувства времени. Я всего лишь клубок ощущений, в большинстве неприятных. Что до других людей — либо они со мной, либо не существуют.

— Так позвольте мне быть с вами.

— Ой, как вы мне надоели, Хью, — сказала она и взглянула на часы. — Очень прошу вас, пойдите купите мне сигарет, а то магазины закроются.

— Не надо усложнять положение, — сказал Хью. Теперь он говорил осторожно, опасаясь излишней настойчивостью вызвать решительный отказ. — Вам скучно без Линдзи. Разрешите мне немножко о вас заботиться. Простите, если сегодня я зашел слишком далеко. Пусть все идет просто и неспешно.

— Просто и неспешно, — тихо повторила Эмма. — Вы очаровательны, Хью. Право же, вы мне ужасно нравитесь.

— А только что вы говорили, что обожаете меня. Это разница.

— Я вам уже сказала, я человек непостоянный. Мои слова не могут быть использованы как показание против меня.

— Но вы позволите мне у вас бывать?

— Может быть.

— А там увидим, как пойдет дело, да?

Она глубоко вздохнула и посмотрела на него своими темными, светящимися, как у ночной птицы, глазами.

— Это-то мы, во всяком случае, увидим.

Глава 24

— Ну, мальчик, он смылся, — сказала Милдред Феликсу. — Теперь за дело!

Феликс все это время прозябал в Сетон-Блейзе в ожидании, как говорила Милдред, когда аэростат взлетит на воздух. О том, что это свершилось, Милдред узнала от Клер Свон через какой-нибудь час после того, как Энн получила письмо Рэндла. Энн позвонила Свонам, и Дуглас незамедлительно отбыл в Грэйхеллок, куда Клер последовала за ним, как только закончила десять разговоров по телефону.

Милдред тут же призвала к себе Феликса.

— Живо, — сказала она. — Выводи машину. Мы едем в Грэйхеллок.

Феликс медлил.

— А может быть, неприлично так сразу туда нагрянуть? Некрасиво получится. Может быть, мы только помешаем.

— Ты просто безнадежен, — сказала Милдред. — Тебе бы вместо мундира блузу носить да жевать соломинку.

— Я не желаю вторгаться в горе, которого и не разделяю до конца, и не вполне понимаю, — надменно ответил Феликс.

Однако через пять минут „мерседес“ стоял у подъезда.

Атмосфера в Грэйхеллоке была чуть ли не праздничная. Работа в питомнике прекратилась. Боушот и один из садовников беседовали, стоя на дороге у крыльца. В холле Нэнси Боушот что-то оживленно обсуждала с Клер Свон. Все дышало затаенным волнением.

Феликсу по-прежнему казалось, что сейчас, сразу после известия о том, что, очевидно, ощущается как утрата, его присутствие здесь в высшей степени неприлично. Но очень уж ему хотелось увидеть Энн после двух с лишним недель бездействия и ожидания. Он тогда решил, и Милдред с ним согласилась, что в промежутке между тем, что она именовала преступлением Хью, и долгожданным отъездом Рэндла ему лучше не видеться с Энн. В том, что Рэндл уедет, он был теперь уверен и не строил никаких планов, не изыскивал никаких возможностей на тот случай, если Рэндл останется. Он ждал. За это время он несколько раз принимался за прощальное письмо к Мари-Лоре, но так и не написал его, а от неё два дня назад получил ещё одно письмо: она сообщала, что, хоть он ей и не ответил, она решила перебраться в Дели. Ее изящный французский язык показался ему сухим и бессмысленным, как чириканье птицы.

Клер Свон, сияя от радости, подбежала к Милдред.

— Она в кухне с Дугласом. Я подумала, лучше оставить их вдвоем. Конечно, неожиданностью это для неё не могло быть. Ведь это уже давным-давно назревало. И не очень-то веселая у неё была жизнь, правда? А все-таки это удар, как когда кто-нибудь долго умирает, умирает — и вдруг умрет.

Она крепко вцепилась в Милдред. Феликс отвел глаза от их жадных, возбужденных лиц. Клер доверительно тянула Милдред в угол.

— Дорогая моя, я хочу с вами посоветоваться. А то все думаешь, как бы нечаянно не обидеть…