Дикая слива
Шрифт:
Юн в самом деле плохо помнил Куна, но его тень, сотканная из воспоминаний и чувств матери, постоянно витала в хижине. Хотя со дня исчезновения старшего сына Ниу редко произносила его имя в присутствии домочадцев, и, несмотря на то, что, она любила Юна и заботилась о нем, тот догадывался, что Кун занимает в сердце матери первое место.
Между тем он готов был поверить, что брат просто сбежал. Юн не хотел осуждать Куна, хотя на его месте он непременно навестил бы, родителей невозможно, помог бы им.
Вдохновленный своими мыслями, он собрался с духом и решительно произнес:
— Я
Ниу покачала головой.
— В Кантоне сотни таких, как ты! Что ты станешь делать? Сделаешься кули [10] , станешь собирать нечистоты для удобрений или превратишься в попрошайку?!
— Там у меня будет выбор. Здесь его нет.
— У таких как мы, — заметила мать, — никогда нет выбора.
10
Грузчик, носильщик.
Однако она не стала его удерживать. Загубить еще одну юную жизнь — что может быть хуже! Надо отпустить сына, пока в его сердце не растаяла надежда, а на смену вере в свои силы не пришло отчаяние, как это случилось с ней и Бао. Время неумолимо, жизнь сгорает, словно бамбук в пламени очага, и от нее не остается ничего. Поэтому надо спешить.
Ниу не могла дать в дорогу сыну ни еды, ни материнских наставлений. У нее не осталось даже слез.
Однако кое-что она все же сумела сказать:
— Обещай, что никогда не станешь курить опиум. Я плохо знаю, что это такое, но слышала, что навеянный им сон хуже смерти. И еще: ты всегда узнаешь своего брата по родинке на лице, звездочке пониже левого глаза. Если он жив, когда-нибудь вы непременно встретитесь.
Округа была наполнена стрекотом цикад, жарой и солнечным светом. Бамбуковая роща у подножия горы пела свою загадочную песню.
Юн подумал о том, что человек всю жизнь сражается с бамбуком, расчищая поля от его цепких корней, между тем бамбук дает ему то, что не может дать никакое другое растение, и что это похоже на борьбу с судьбой.
С такой мыслью он в последний раз оглянулся на родную хижину и зашагал к Кантону.
— Когда ты наконец скажешь, на что потратила деньги? — Лин-Лин спрашивала об этом всякий раз, как Мэй появлялась на кухне, но та неизменно отмалчивалась.
Несколько дней подряд они просидели дома. Заявления о благодетельных целях маньчжуров, в которых они старались представить себя не завоевателями, а спасителями страны (коим и прежде мало кто верил), утратили силу. У тех купцов и ремесленников, которые по слухам жертвовали повстанцам средства и продовольствие, отбиралось имущество. Маньчжуры толпами сгоняли китайцев на общественные работы и принудительно забирали в солдаты. Количество казней перешло все мыслимые пределы. На улицах валялись обезображенные трупы, обгоревшие или с синими распухшими лицами, со следами пыток — выколотыми глазами, вырванным языком.
Ши, казалось, интересовало только бракосочетание
Обратились к астрологу. Было выбрано благоприятное время: день тигра под знаком огня и девяти звезд. Жених передал опекунам невесты выкуп и ритуальные подарки.
Вопреки словам Лин-Лин тетка не поскупилась на свадебный наряд. Она с гордостью показала Мэй платье из алого шелка и красную вуаль. Согласно обычаю, головной убор невесты напоминал корону императрицы: металлический каркас был обильно украшен стеклянными подвесками, шерстяными помпонами, медными бляшками и разноцветными птичьими перьями. Пусть и не крошечные туфельки были расшиты бисером. И все же, несмотря на все великолепие этого наряда, Мэй казалось, будто ее готовят не к бракосочетанию, а к похоронам.
Она решилась на последний шаг: попросить хозяина мастерской, господина Дэсяна, о прибавке к жалованью. Пусть она лишилась накоплений, быть может, им с Тао все же удастся снять комнату и зажить вдвоем.
Господин Дэсян был зол: за те несколько дней, пока мастерская не работала, отличавшихся неуемной прожорливостью гусениц шелкопряда некому было кормить, и они погибли. Подсчитывая убытки, хозяин клял и маньчжуров, и мятежников, и мастериц, которых было невозможно заставить выйти на работу даже под угрозой увольнения.
— Хотя и голодная, но живая, — говорили они, боясь высунуть нос на улицу, где свирепствовала кровавая бойня.
Когда Мэй робко вошла в пристройку, где Дэсян сидел над хозяйственными книгами, вопреки ожиданию он не рассердился, а улыбнулся.
— Входи, Мэй. Что тебе нужно?
— Я пришла поговорить.
— Я слышал, ты выходишь замуж за старика с меняльной лавкой, — добродушно произнес он. — Ты пришла сказать, что уходишь из мастерской?
Слухи разносятся, словно пыль по ветру. Откуда господин Дэсян мог об этом узнать? Наверное, Циу, сестра Лин-Лин, проболталась женщинам, а кто-то из них шепнул хозяину! Собравшись с духом, она сказала:
— Господин! Я работаю у вас больше семи лет. Я всегда приходила на работу вовремя и испортила очень мало нитей. Я хочу попросить вас о прибавке к жалованью.
Хозяин не удивился.
— Да, это так, Мэй, ты опытная мастерица, и мне бы не хотелось тебя терять. Ты давно получила бы прибавку, как другие, если б была… немного сообразительней и смелее.
Она растерялась.
— Что вы имеете в виду?
Господин Дэсян встал из-за стола и подошел к ней. Мэй ощутила неприятный холодок, словно откуда-то-повеяло, сквозняком.
— Ты знаешь, как и из чего получают шелковую нить. Сначала разматывают внешний слой, потом принимаются за внутренний. Под упругой прочной оболочкой скрывается шелковая мякоть: ты никогда не задумывалась о том, как приятно ее обнажать, как она нежна и тонка на ощупь?
Мэй стояла, не шелохнувшись, и смотрела на него во все глаза. Хозяин раздраженно вздохнул.
— Вижу, ты меня не понимаешь. Больше мне нечего тебе сказать. Поговори с девушками, скажем, с Хун-лань или с Сяо. Возможно, они сумеют объяснить тебе все это лучше, чем я.