Дикие лошади
Шрифт:
Она кивнула.
– Папа так и сказал, но мама думает, что вы слишком молоды.
– А ты всегда говоришь так прямо?
– В шестнадцать лет был ад, – призналась она. – Рот на замке. Не так давно я вылупилась из яйца.
– Поздравляю.
– Папа говорит, что я болтаю чушь.
– Самое время. Можешь остаться на обед. Я заброшу тебя домой позже.
– Извините. – Реакция была автоматической, синие глаза стали настороженными, ей явно вспомнились все слышанные когда-либо предупреждения касательно случайных связей и все
Я криво улыбнулся. Я мечтал только о том, чтобы не получить нож в бок, а отнюдь не о постели. Как-то я упустил этот аспект из виду, желая оберечь свою жизнь при помощи наполовину вылупившегося восемнадцатилетнего цыпленка. Я забрал фотоснимок у Монкриффа – он поднял оба больших пальца вверх – и вернул фото Люси.
– Я не хотела… – неловко сказала она, вновь прячась в скорлупу. – Я хочу сказать, я не желала обидеть вас…
– Ну, не будем бросаться подушками. Все нормально.
Она вспыхнула и убежала, сконфуженная, к своим родителям, а я подумал, что, в конце концов, постель – это не такая уж плохая мысль.
Я осознавал, что недостаток профессии режиссера в том, что она отнимает практически все время. Три месяца предварительной стадии я работаю над тем, чтобы собрать общую картину фильма – выбрать местность, довести до ума сценарий, оживить героев. Во время съемок, как сейчас, я вкалываю семь дней в неделю с короткими перерывами на сон. После съемок начинается запись музыки и звуковых эффектов, склеивание сцен и кусочков сцен воедино, пересказ истории создания, споры, собрания, презентации – и все это втискивается в следующие три месяца. А едва покончено с одним фильмом, другой уже наступает на пятки. За последние два года я сделал три фильма. Из всех снятых мною до сих пор у этого самый большой бюджет. Я любил свою работу, я был счастлив, что мне дают ее, и у меня попросту не было времени, чтобы найти себе кого-нибудь.
Однажды, я предполагал, это может случиться, как гром с ясного неба. Но пока небо посылало только редкие дождички, а Люси, похоже, не перепало еще ни капли.
Неожиданно кто-то тронул меня за локоть. Я резко развернулся, сердце чуть не выскочило из груди, но оказалось, что это был всего-навсего Монкрифф.
– Вот это прыжок! – сказал он, глядя, как я стараюсь успокоиться. – Кого ты ждал? Тигра?
– С когтями, – кивнул я. Наконец я взял себя в руки и смог приступить к обсуждению следующей сцены.
– С тобой все в порядке? – спросил Монкрифф. – Ты не болен?
Не болен, подумал я, но запуган.
– Все прекрасно. Но… э… какой-то негодяй хочет прекратить съемки, и если ты увидишь поблизости от меня кого-нибудь с холодным оружием, предупреди.
Он поднял брови.
– Поэтому О'Хара старается держаться рядом с тобой, где только может?
– Полагаю, что да. Он подумал над этим.
– Тот страшный нож на Хите… – Пауза. – Маньяк подобрался к Айвэну чертовски близко.
– Сделай милость, не напоминай об этом.
– Просто держать глаза открытыми?
– Ага.
Мы осветили и сняли несколько немых сценок переживаний Нэша во время скачек. Толпа, собравшаяся позади него, в основном статисты, но также несколько горожан и еще миссис Уэллс, Люси, Ридли и телохранитель Нэша – все честно следовали инструкциям Эда, во время съемки глядя туда, куда указывал он, охая, ахая, выражая беспокойство, а в финале неистово выкрикивая поздравления так же, как во время заезда, когда лошади миновали финишную прямую.
Все лица, кроме лица Нэша, были чуть не в фокусе благодаря колдовству Монкриффа с оптикой. Одним из его любимых приемов было сосредоточение фокуса на свете в глазах актера. Все остальные детали лица оставались чуть-чуть в тени, а шея и волосы были затенены сильнее.
– Дневной свет уходит, – наконец сказал Монкрифф, хотя для глаз любого другого это изменение было незаметно. – Пора сворачиваться.
Эд с помощью мегафона поблагодарил граждан Хантингдона за их работу и пригласил их прийти завтра снова. Они зааплодировали. Кругом были радостные лица. Нэш раздавал автографы, а за его плечами торчали телохранители.
Люси, сияя от всех радостей этого дня, явилась туда, где мы с О'Харой сверяли график работы на завтра, и протянула мне плоскую белую коробку около фута длиной и три дюйма шириной, наскоро заклеенную скотчем.
– Что это? – спросил я.
– Не знаю, – ответила она. – Парень попросил меня отдать это вам.
– Какой парень?
– Просто парень. Он сказал, что это подарок. Вы собираетесь открывать ее?
О'Хара взял коробку из моих рук, содрал скотч и осторожно открыл коробку сам. Внутри на сложенной белой офисной бумаге лежал нож.
Я сглотнул ком в горле. У ножа была рукоять из темного полированного дерева с круглыми выступами на торце и у лезвия для лучшего упора. Практичная рукоять и прямое черненое лезвие почти шести дюймов в длину – красиво и эффективно.
– Вау! – произнесла Люси. – Восхитительно!
О'Хара, не дотрагиваясь до ножа, закрыл коробку, снова обмотал ее скотчем и спрятал во внешний карман пиджака. Я подумал, что лучше иметь нож в коробке, чем в боку.
– Мы должны задержать всех парней, – сказал О'Хара, но он, как и я, понимал, что уже поздно. Половина толпы уже вышла в ворота и отправилась по домам.
– Что-нибудь случилось? – нахмурившись, спросила Люси, почувствовав нашу тревогу.
– Нет, – улыбнулся я синим глазам. – Надеюсь, у тебя был хороший день.
– Замечательный!
Я поцеловал ее в щеку, на публике она позволила это. Потом сказала:
– Я лучше пойду. Папа ждет, – и беззаботно убежала, помахав рукой.
О'Хара вынул коробку из кармана и осторожно открыл ее снова, вынув из откинутой крышки сложенный лист все той же белой бумаги. Он протянул мне ее, и я увидел послание.