Дикий американец

Хафизов Олег

Жители Рюсу вообще высокорослы и сильны, но весьма неуклюжи и нелепы в движениях. К тому же они стягивают себя очень тесной одеждой, мешающей сидеть на пятках и испражняться. Таким образом, для сидения и испражнения они используют специальные скамьи, только в последнем случае в такой скамье имеется прорезь, и кал через неё попадет в специально вырытую яму. Большую часть года здесь стоит очень холодная погода и лежит снег, а потому местные жители вынуждены надевать на себя несколько одежд сразу. Знатные люди пришивают на свои накидки звериные хвосты, а некоторые носят грубые одежды, полностью сделанные из звериных шкур мехом наружу, такие толстые и неловкие, что в них трудно шевелиться.

В городе Ирукути, где я провёл

большую часть своего плена, дома в основном выстроены из больших бревен, они некрасивы и неопрятны, но в центре есть также дворцы знатных самураев из камня, выстроенные в несколько уровней. В этой стране почти не бывает землетрясений, а потому здания очень велики и массивны – особенно же храмы, которых повсюду великое множество. Варвары очень любят Будду, поэтому храмы гораздо богаче и красивее тех домов, в которых они живут.

Покуда меня с моими товарищами по плену везли от моря до Ирукути и от Ирукути до столицы империи Сати-Петерубуру, я имел возможность осмотреть всю эту великую страну от востока до запада. Восток страны почти не заселен, хотя не уступает размерами Китайской империи. Здесь, среди огромных диких лесов, болот и степей только изредка встречаются деревни, в которых в большой бедности и небрежении живут подлые люди. Размер этой провинции в десять раз больше всей Японии, население же её равно небольшому городу. Ближе к западу селения становятся всё чаще, города больше и чище, но все равно находятся в большом запустении.

Огромные расстояния от одного населенного места до другого варвары преодолевают на колесных повозках или по снегу, на повозках без колес. Для отдыха и смены лошадей по всему пути император распорядился построить особые дома (почити), где каждый проезжающий должен отмечаться у особого чиновника и платить дань. Благодаря такому разумному устройству дорог всю страну можно сушей проехать за несколько месяцев из конца в конец, но дороги очень опасны из-за диких зверей и разбойников.

Великая столица Петерубуру есть самый большой и прекрасный город, какой мне приходилось видеть. Здесь живет сам молодой император с семьей, а также все высшие чиновники и жрецы. Почти все население города состоит из военачальников, рыцарей и воинов, населяющих особые улицы, по названиям отрядов. Люди в военном платье встречаются гораздо чаще, чем в обычном (фураку). Они часто устраивают красивые шествия в честь императора, доставляя всем огромное удовольствие. Даже дети этого воинственного народа непрерывно изображают войну и военные упражнения деревянными ружьями.

Простые люди правят колесницами, продают еду, работают или носят тяжести. При встрече с благородными людьми они должны остановиться, снять шапку и сделать поклон. Благородные люди также должны снять шапку и сделать поклон, встретив на улице императора, но не отвечают на поклоны простых людей. Знатный человек, как я узнал, может ударить простого человека за грубость или выпороть длинными гибкими прутьями, но не убить. Многие знатные люди ходят по улице с одним мечом, но я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь его обнажал. Мечи используют только на войне или в поединках между благородными людьми. Мечи имеют форму тонкой длинной трости и предназначены для того, чтобы колоть, а не рубить.

Воины варваров гораздо выше, многочисленнее и сильнее наших. Их рыцари на огромных конях так ужасны, что им невозможно сопротивляться. Я попытался пересчитать их во время одного из шествий, но не смог, полагаю, их не меньше, чем всех жителей в Иеддо. Нашу империю ожидала бы большая беда, если бы всей этой огромной армии удалось добраться до востока и переправиться через море. Несомненно, они заставили бы нас принять свои обычаи и разорили нашу страну, как свою собственную. К счастью, это невозможно из-за дикости восточной части страны.

На корабле я много наблюдал за обычаями красных варваров. Некоторые наши соотечественники

считают, что их язык есть набор бессмысленных звуков, которыми они передают свои чувства или предупреждают друг друга об опасности, как птицы и обезьяны. Это неверно. Их наречие представляет собой сложную систему звуков и выражений, которой они общаются между собой точно так же как мы. Бессмысленна только их письменность, в которой иероглифы ничего не означают.

Более того, для разных целей они пользуются двумя или тремя наречиями. Рыцари разговаривают на языке, не понятном простым воинам, но сами понимают их язык. Простые воины совсем не понимают знатных, но понимают пение жрецов, понятное, в свою очередь, тем и другим, а сами жрецы и торговцы никогда не говорят на языке знати. Очевидно, много лет назад эта страна была захвачена каким-то враждебным племенем, к которому принадлежат сам император и его самураи, но не крестьяне, торговцы и монахи. Самураи также отличаются друг от друга как по знатности, так и по племени.

Все эти разновидности варваров так сильно перемешаны, что я затрудняюсь в них разобраться. Смею предположить, что все они враждебны друг другу, но усердно поклоняются Иесу (то есть Будде).

Научные исследования развлекали Толстого недолго. Когда ученым немцам требовалось его содействие, он все чаще сказывался занятым или нездоровым, или куда-то пропадал. Отношение его к Тилезиусу и Лангсдорфу менялось соответственно. Теперь он не заглядывал им в рот, предупреждая каждое поручение, а слонялся вокруг с ленцой и отпускал по их поводу шуточки – не всегда безобидные. Вел себя, одним словом, как положено баричу. К сожалению, чувство юмора не относилось к достоинствам почтенных естествоиспытателей, и стрелы толстовской иронии достигали в основном сторонних ушей. Самый шедевр зловредности Толстого не только остался без внимания, но, можно сказать, привнес в зоологию небольшую сенсацию.

Натуралисты занимались изучением таинственного феномена свечения морской воды, вызванного, по мнению Тилезиуса, взаимным трением неких микроскопических частиц, либо, по мнению Лангсдорфа, фосфорисцированием микроскопических морских светляков. Для разрешения этой дилеммы на воду была спущена шлюпка, ученые заплыли на самую середину светящейся морской поляны (которая, впрочем, почти не светилась вблизи), измерили температуру Гальсовой машиной на поверхности и на глубине ста саженей (она ничем не отличалась от температуры любого другого морского участка), а затем набрали целую бочку таинственной жидкости.

Вильгельм Готлибович полагал, что горючая вода должна нагреться и едва ли не воспламениться от трения с какими-либо теплоносными частицами. Для этого её долго лили сквозь сито с древесными опилками. Не только опилки не засветились и нисколько не нагрелись, но и вода, просочившаяся в подставленный бак, утратила свою искреносность. Воду продолжали лить сквозь сито без опилок, в результате чего её свечение сохранилось, но, пожалуй, поблекло.

Тогда посрамленный Вильгельм Готлибович вынужден был пойти на третий этап опыта, опровергавший его механистическую теорию. Воду стали лить без всякого сита, сквозь фильтр из бумажной материи.

Если бы ученые были повнимательней, они бы обеспокоились чрезмерным участием графа Толстого в этом рутинном эксперименте. Он, совсем как в первые дни своей научной страсти, помогал спускать на воду лодку, грести, опускать и подымать Гальсову машину, наполнять водою бочку… Они бы также заметили, что во все время водолейства и фильтрации граф стоял возле экспериментаторов с самым загадочным, можно сказать, демоническим видом и поглаживал сидящую у него на руках корабельную кошку. А в те моменты, когда доктор Брыкин отодвигал наполненный водою бак и придвигал следующий, граф точным и сильным щелчком метал на фильтр выловленную в кошачьей шкуре блоху.