Дикий сад
Шрифт:
— Посмотри-ка сюда, — подал голос Гарри.
Адам прошел в соседнюю комнату и выглянул в открытое окно. Внизу рабочие устанавливали невысокий деревянный помост. Занятые делом, они не смотрели вверх, но Адам все же притворил ставни.
— Эй, — запротестовал Гарри.
— Ничего, и так видно.
Комнату использовали как спальное помещение. На полу лежали четыре матраца с бельем, сложенными одеялами и взбитыми подушками. Даже зная, что к ночи уйдут, немцы все равно застелили постели.
— Все осталось нетронутым, — заметил Гарри.
Он ошибался. В углу стояли два каталожных
В следующей комнате, угловой, вероятно, помещался немецкий оперативный штаб. Металлические столы жались к картотечным блокам. Пара трудившихся до конца пишущих машинок так и не успели к последнему грузовику, а в камине, судя по горке пепла, закончила жизнь не одна стопка бумаг. Гарри остался поводить носом, а Адам вышел из комнаты и вернулся к месту трагедии.
Остановившись у порога, он попытался представить, как развивались события. Итак… Эмилио и Маурицио входят через дверь. Гремит музыка, немцы заняты у окна и братьев не видят. Эмилио оглядывает комнату. И что он видит? Разбитое зеркало, следы от пуль на фресках, поломанную мебель. Он поднимает пистолет и стреляет в граммофон.
Дальше, как нетрудно предположить, разговор на повышенных тонах. Что еще сказала Кьяра? Что Эмилио, когда в него выстрелили, стоял у камина.
Адам подошел ближе. Осмотрел облицовочные плиты и стены по обе стороны от камина — если какая-то пуля прошла мимо, на них остался бы след, — но ничего не обнаружил. Зато его внимание привлек коврик, который, похоже, сдвинули на несколько футов. Он опустился на корточки и поднял край коврика.
Пятно было большое, неправильной формы. Эмилио потерял много крови. Судя по отпечатку на нижней стороне коврика, кровавая лужа, когда ее накрыли, еще не высохла. Но Адама заинтересовало кое-что другое: пулевое отверстие в полу, примерно в центре пятна. Наверное, он и не заметил бы его в другом освещении.
Адам наклонился и провел пальцем по окружности углубления. Как и в случае с граммофоном, здесь были видны такие же царапины, оставленные инструментом, с помощью которого пулю выковыривали из половой доски. Сделано это было вскоре после выстрела, потому что кровь в местах зарубок еще не успела впитаться в дерево.
Вытащив пулю, неизвестный не смог скрыть страшную правду. В Эмилио стреляли не от окна; его убили выстрелом в упор, когда он уже лежал на полу.
Услышав шаги брата, Адам опустил угол коврика и поднялся.
Остаток дня прошел незаметно. Мысли путались, словно в тумане. Гарри позвонил куда-то, а потом сообщил, что уезжает в город, что это его последний шанс увидеться со шведской финкой, поскольку к выходным возвращается ее бойфренд. В воскресенье Гарри планировал отправиться в Венецию.
— Одного дня хватит, чтобы прийти в себя после вечеринки, а потом я избавлю тебя от своего присутствия. Скажи, что будешь скучать.
— Буду скучать.
— Почти убедил.
— Это правда.
— Ну, если так, то как насчет небольшой ссуды? Мне же надо на что-то жить.
— Мы поговорим об этом, когда я определюсь со своими планами.
Легко сказать.
Сосредоточиться не получалось. Он ходил как оглоушенный. Дырка в полу была почти уликой против Маурицио. Но только почти. Никакими иными доказательствами он не располагал, и все рассуждения строились исключительно на слухах и домыслах.
Дырка в полу меняла все. Эмилио застрелили, когда он лежал. Этот вывод противоречил версии Маурицио и Гаетано и указывал на их сговор. Что касается Бенедетто, то он, вероятно, узнал правду о случившемся почти сразу. Кто, кроме него, мог извлечь пули из пола и граммофона? Погубить единственного оставшегося сына Бенедетто не мог, но и ничего не делать тоже. Он выбрал третий вариант: запереть верхний этаж и похоронить Эмилио в семейной часовне, которая стала для Маурицио вечным напоминанием о совершенном им гнусном преступлении.
Но на этом Бенедетто не остановился. Судя по его странному поведению в последовавшие за смертью Эмилио дни, он преследовал и еще одну цель. Заперев верхний этаж, он сохранил место преступления нетронутым, со всеми указывающими на убийцу ключами. Зачем? Чтобы кто-то когда-то разгадал зловещую тайну? И зачем было прятать пистолет и пули за табличкой в часовне? Хотел ли Бенедетто сберечь веское доказательство того, что Эмилио застрелили из его же собственного пистолета? Возможно. Даже более чем возможно — вероятно.
И все бы хорошо, но теперь Адам оказался в самой сложной за всю свою жизнь ситуации. Как быть? Идти дальше, действовать? Или взять пример с Бенедетто и не предпринимать ничего? Почему он должен что-то доказывать, если отец погибшего предпочел оставить все как есть? А ведь дело серьезное. Случилось убийство. Странно, но лишь теперь Адам в полной мере осознал, за что ухватился и каковы могут быть последствия его попыток разворошить прошлое.
Что-то подсказывало: иди в сад. Туда он обычно и отправлялся, чтобы собраться с мыслями. Но не теперь. Чтобы принять взвешенное и трудное решение, посмотреть правде в лицо, нужно держаться от него подальше, не поддаваться его влиянию.
Думать так было, конечно, глупо, и он не поделился бы этим ни с одной живой душой, но последнее время Адама не оставляло в покое смутное ощущение, что настоящая виновница нынешней ситуации, того тупика, в котором он оказался, — Флора Бонфадио, умершая в далеком 1548 году. Она указала, куда идти, и с самого начала освещала ему путь. Все последние разгадки — установление личности отца Эмилио и виновности Маурицио — случились сразу после его визитов во владения этой богини.
Не мог он избавиться и еще от одного неприятного чувства, что она каким-то образом контролирует и дела, имеющие прямое отношение к ней самой. Она подталкивала его, заигрывала с ним, манила и дразнила, одновременно рассказывая свою собственную трагическую историю — понемногу, по частям, завлекая все дальше. Он был так горд собой, что позволил устроить обед в свою честь, хотя на самом деле узнал лишь то, на что она сама открыла ему глаза. Теперь, прервав наконец многовековое молчание, не ждет ли она, что и он сделает что-то для нее?