Дикки-Король

Малле-Жорис Франсуаза

Концерт Клода Франсуа явился для него откровением. Фредерик смотрел на певца как попавший в Лурд паломник на Фатиму. Блеск парчи, лучи прожекторов, ножки девушек и более всего глуповатое ощущение огромного счастья, сплотившее орущую толпу в единое целое, ослепили его. Хотелось окунуться в этот мир. Такое откровение исключало возможность критической позиции, если бы таковая была у Фредерика: но ее у него не было. В лицее он постигал знания как инородную культуру, которая могла послужить ему в будущем, хотя эта культура была одинаково чуждой и его собственному миру, и миру его родителей, как чужды ему его товарищи. Ничто глубоко не отложилось в его сознании: ни люди, каковыми они были или должны были бы быть, ни квадрат гипотенузы, ни «Мнимый больной», ни география. Но наконец-то и он услышал «голоса». По-настоящему обезумел, ибо от природы вовсе не был экзальтированным; и как одержимый устремился к открывшейся ему цели. Разузнавал все, что мог. На эстраде можно много заработать, убеждал он себя, рассуждая с виду разумно, хотя это и было признаком подлинного безумия. У него нет профессиональной подготовки, знаний? Он приобретет их. Ведь

есть же у него способности к языкам. Под предлогом поездки в Париж он забрал деньги со своего счета. Снял на два месяца комнату для прислуги у родителей одного приятеля. И не был удивлен, что эти обеспеченные люди, добропорядочные буржуа, запросили с него по пятьсот франков в месяц за крохотную комнату с умывальником на лестничной клетке. Это их право законно. Он очень быстро узнал цены на жилье. Его хозяева извлекали максимум из того, что имели: по тому же принципу жила его мать, его деревня. То, что эти зажиточные буржуа были членами какой-то левой партии, его бы вовсе не возмутило, узнай он об этом: он ведь не имел никакого представления о «левых». Его интересовало только одно — как проникнуть в мир эстрады. Каким-то чудом он вскоре нашел место ассистента у иллюзиониста. Он написал родителям, что не вернется ни в лицей, ни домой, что нашел работу и скоро сможет посылать им деньги. Родители, которые никогда не верили в его диплом бакалавра (идея учителя) и считали, что всякая работа хороша, как бы она ни была тяжела, не воспротивились этому решению. Раз в месяц Дикки писал им письмо с отчетом о том, сколько заработал и сколько истратил, а когда мог, посылал пятьдесят или сто франков, которые мать откладывала для него. У Дикки снова появился свой счет. Иллюзионист был стар, разочарован. А Дикки предельно любезен, добросовестен и внимателен: «Выпейте ваш сироп, господин маг». Они выступали в кабаре, в мэриях, на детских праздниках в пригородных школах. В кругу коллег-иллюзионистов Дикки немного жалели, восхищались тем, как терпеливо и ласково разговаривал он со стариком. Юноша выступал в ревю, скетчах; голос у него был совсем глухой, а красивое лицо — невыразительно. Как позднее заметил Алекс, его по дружбе всегда выручали: он ведь никогда ни о ком не говорил плохо и никогда не занимал денег. Появилась Мари-Лу. В то время она была ведущей одного ревю в мюзик-холле — огромный авторитет в глазах Дикки! И тоже происходила из крестьян. Еще одна точка соприкосновения. Она научила его любви, водила по кабаре, приобщила к хорошей кухне; с шестнадцати до девятнадцати лет Дикки жил в крайнем напряжении, а с нею вновь обрел способность смеяться. Он полюбил ее всем сердцем, искренне и нежно, но без страсти: страстью его оставалась сцена.

Мари-Лу ввела Фредерика в профессиональную среду, и благодаря ей он выступил как статист в ряде оперетт, получил место рассыльного в «Фоли Бержер» и даже сыграл две-три маленькие роли в кино. Но это молодое бесстрастное лицо, за которым не угадывалось никакой тайны, никакой внутренней борьбы, никого не заинтересовало. «А что прикажете делать с таким голосом?» — говорили Мари-Лу. И все же Фредерик был доволен. Он зарабатывал на жизнь. Откладывал немного денег. Никогда не угощал никого выпивкой. Сам с невероятной тщательностью стирал и гладил свою одежду. Всегда был опрятен. Он обладал природной элегантностью с налетом бесшабашности. Если было надо, умел обходиться без еды. Никогда не соглашался взять ни одного су от Мари-Лу или жить вместе в ее «кокетливой квартирке» в Батиньоле. Лишь время от времени он просил у нее позволения принять ванну. И все так же жил в комнате для прислуги, почти такой же тесной, как предыдущая, но здесь хотя бы был водопровод. Если бы он задумался, он признался бы себе, что за пять лет, проведенных в Париже, то есть к двадцати одному году, он немногого достиг по сравнению с тем, что было у него в шестнадцать; все еще не приобрел никаких профессиональных знаний, и по-прежнему единственным его богатством была красота, которая увянет «как травка в поле»… Однако Фредерик был слишком далек от подобных премудростей. И этот степенный, неизменно пунктуальный юноша, у которого никогда не увидишь ни оторванной пуговицы, ни пятна на джинсах, этот всегда готовый помочь (если речь шла не о деньгах) парень все это время с одержимостью безумца, будто библию, изучал «Хит», «Подиум», «Премьеру», «Фотостар», как фанатик, ревностно уверовал в силу случая, догмат неизбежных лишений, чудо-встречу, и, подобно снятой Бернадетте, предчувствовавшей видения, ждал Вестника, который откроет в нем скрытые достоинства. Он встретил Алекса. То, о чем он читал, свершилось. Родился Дикки-Король.

Год или два Фредерик и Дикки мирно уживались друг с другом. Первый никогда не сомневался в своей удаче, что служит явным доказательством его безумия. Когда на него нападала хандра, он выкуривал парочку сигарет с марихуаной, выпивал стаканчик (если его угощали) и выжидал. В его представлении эта сигарета и стаканчик подменяли ритуал Великого Торжества, что обязательно наступит в день его полного «слияния» с публикой, которое не могло не произойти. Миг коронации, святого миропомазания в окружении боготворящей толпы как на светящихся витражах Реймского собора. Все это он получил. Дикки Руа стал Дикки-Королем. Он подарил скунсовое манто Мари-Лу, с которой теперь реже встречался, но оставался ей «многим обязан». Стоимость покупки он занес в чековую книжку в графу расходов на рекламу и исключил ее из своих налогов.

А затем начался разлад между Фредериком и Дикки. Сосуществование стало тягостным. Фредерик, далеко не глупый малый, начал ощущать нарастающее несоответствие между ним самим и Дикки. Да, к восхищению примешивалось и презрение. Чудо подвергалось сомнению. «Он просто умело повел свои дела… Все это полностью сфабриковано…» У Дикки, как у дикаря, был острый слух. Подобные замечания он не пропускал мимо ушей. Они его не оскорбляли, но вызывали беспокойство. Чудо могло не повториться. И тогда Дикки исчезнет, снова станет просто Фредериком, как и положено. Не принцем, а нищим. Как Карл VII, объявленный незаконнорожденным. Поэтому он отрицал, что случилось чудо; своим посвящением в «звезды» он обязан работе, бережливости, добродетелям, которые проповедовала его мать. Фредерик пытался успокоить Дикки этой бабушкиной сказкой. Но, видя, как в зале плачут калеки, как неистовствуют девушки, как после концертов ему протягивают детей для благословения, получая письма от обезумевших поклонниц и поклонников, Дикки с трудом мог поверить, что этим исступленным восторгом были по праву увенчаны его неудачи прежних лет, что это и есть законное воздаяние за годы бережливого обращения со счетами. Тогда-то и возникла тревога. Он стал пить, но немного. Принимал транквилизаторы. И возбуждающие средства. Но тревога росла вместе с успехом. Он купил сборный дом для своей матери. Фотографию певца опубликовали на обложке «Пари-матч». Он сводил Мари-Лу к «Максиму». Послал рождественские подарки всем друзьям, которые хоть в чем-то помогли ему. Посылая почтовые открытки во время гастролей, он всегда старался писать как «простой смертный». Эти искупительные жертвы не избавляли его от страха. Деньги, подарки, любовь сыпались к его ногам. Юноши обесцвечивали волосы, чтобы быть похожими на него. Девочки подписывали письма собственной кровью. Надо было что-то совершить: и он послал крупную сумму в ЮНИСЕФ… Но и это не помогло. Именно тогда он пережил свой первый кризис.

Каждый вечер после второго отделения — по совету Алекса Дикки взял это за правило — он бросал в ревущую толпу (если зрители сидели спокойно, выручали члены фан-клубов) свою мокрую от пота рубашку. Шелковую рубашку от Пер Спока.

— Сколько такая стоит?

Вопрос не удивил Алекса, Дикки всегда отличался бережливостью. Он был бледен, глаза — пустые. Наверное, немного перебрал возбуждающих…

— Сто десять тысяч старых франков.

— Дорого.

— Но ведь это рубашка по индивидуальному заказу, малыш. И конечно, они дерут с нас втридорога.

— Подумать только! Алекс, сколько же рубашек брошено на ветер с начала гастролей?

— Они не брошены на ветер, Дикки! Это реклама!

— Так сколько же?

Алекс никогда не видел Дикки в таком состоянии.

— Сто двадцать, а может, сто двадцать пять…

— Представляешь себе? Сто двадцать пять шелковых рубашек… брошено, разорвано… А что будет потом? Когда у меня ничего не останется?

Дикки сидел на кровати в номере какой-то гостиницы. Смотрел на свои руки. Они дрожали. Затем задрожали плечи и все тело. Алекс сильно испугался. Он знал, что Дикки «выкладывался» из последних сил. Знал, что Дикки хотя и не был, что называется, наркоманом, но все же напичкан лошадиными дозами стимулирующих средств…

— Я провалюсь… Со мной расторгнут контракты… Такое расточительство… У меня ничего не останется на черный день.

Дикки метался по комнате из угла в угол с искаженным от страха лицом, размахивая руками. Хотел выпить глоток воды, уронил стакан, всхлипнул без слез, а когда Алекс собрался было положить ему руку на плечо, отскочил назад, рухнул на кровать и, все еще дрожа, бессвязно бормотал — эти выброшенные рубашки принесут несчастье, никогда не посмел бы сказать об этом матери, надо их найти, отобрать, отложить на будущее… В конце концов он не смог петь, и Алекс был вынужден заплатить три миллиона неустойки, с горечью размышляя о том, сколько рубашек можно было бы купить на эту сумму.

После этого он стал покупать ежедневно по две рубашки вместо одной. После концерта Дикки преподносили «вчерашнюю», якобы спасенную, выстиранную и выглаженную рубашку, и он откладывал ее про запас. Алекс так никогда и не узнал, удалось ли ему обмануть Дикки. Не может же быть, что он не замечал, как фанаты разрывают на куски его рубашку. Но с навязчивой идеей было покончено. Дикки приказывал уложить «сэкономленную» рубашку в чемодан, и когда приезжал в Париж, оставлял ее в купленной им неподалеку от Эйфелевой башни квартире, которая также «в целях экономии» дремала под своими чехлами. Дикки никогда не ночевал в ней. Когда он был в Париже, он жил в отеле «Георг V». В квартире накопилось несколько сотен рубашек, стояли кожаные диваны, последняя модель телевизора и видеомагнитофон; все было новым, и никто ни разу этими вещами не пользовался. Это было убежище, которое Дикки подготавливал для Фредерика. «В конце концов, это тоже помещение капитала, — философствовал Алекс, — у других „звезд“ бывают капризы похлеще собирания рубашек». Однако он был уже не так спокоен, как раньше.

Позже произошел срыв из-за цен на билеты. «Если Максим Лефорестье продает билеты по десять франков, я тоже должен продавать по десять». Затем разразился скандал из-за певички, которая забралась к Дикки в спальню: он воспринял это так, будто концерт преследует его даже во сне, проникает в его интимнейшую жизнь, и попытался разбить бутылку о голову девушки, к счастью, бутылка выскользнула, задев лишь плечо; пришлось заминать дело. В конце концов Алексу удалось представить случившееся как финал ночной оргии — не самое удачное объяснение, если учесть, какая публика у Дикки, но все же это было лучше, чем правда…

«Кое-кто, добившись успеха, начинает задирать нос, а Дикки просто потерял голову», — с грустью говорил Алекс. И наконец, разразился скандал и Монлюсоне, когда Дикки, полуголый, без грима, выскочил на сцену и стал ругать публику! Ну и история! Алекс до сих пор покрывался потом, вспоминая о ней. Каприз нынешнего года, врач, чьего присутствия потребовал Дикки, был по сравнению со всем этим пустяком, несмотря на непомерно высокую плату, которую запросил Жаннекен под тем предлогом, что это может подорвать его репутацию. Подорвать репутацию! Тогда как именно Дикки привлек к нему и еще привлечет настоящую клиентуру, «звезд», то есть тех, кто раскошеливается! Тогда как на прошлой неделе в «Барнуме» его назвали «чудесным целителем голосовых связок!». Он должен был бы быть на седьмом небе, не так ли?