Дикое племя
Шрифт:
— Ты имеешь в виду мысли, которые ты воспринимаешь от других людей?
— Да, и то, что я «вижу». Временами я не могу отличить реальность от видений.
Она печально покачала головой.
— Мне хотелось бы уметь это делать. Я видела многих других, страдающих подобно тебе. Я нечто лучшее, чем те, кого твои люди называют словом «врач». Гораздо лучше. Но не настолько, как мне самой хотелось бы. Мне кажется, что я столь же несовершенна, как и ты.
— Все дети Доро несовершенны, это всего лишь божки на глиняных ногах.
Энинву
— Но я не отношусь к его детям, — сказала она Томасу, — я родилась не от него. — Я скорее то, что он называет диким племенем. Но это не имеет решающего значения. Ведь я тоже несовершенна.
Он посмотрел на нее, затем вновь уставился в пол.
— Ну хорошо. Я тоже не до такой степени несовершенен, как ты думаешь. — Он старался говорить очень тихо. — Я не импотент.
— Хорошо. Если бы ты был им, и Доро узнал бы об этом… то он решил бы, что ты больше ему не нужен.
Ее слова поразили его. Он подскочил на месте, посмотрел на нее таким взглядом, что она была готова в страхе бежать без оглядки, а затем сказал:
— Какое тебе до этого дело! Как ты можешь думать еще и о том, что случится со мной? Как ты можешь позволять Доро скрещивать тебя со мной, словно корову! Ты не похожа на других.
— Ты сам сравнивал меня с собакой. Черная сука, вот что ты говорил.
Даже сквозь покрывавшую его грязь она смогла заметить, как он покраснел.
— Мне очень жаль, извини, — сказал он через несколько секунд.
— Ну хорошо. Я едва не ударила тебя, когда ты это сказал. А ведь я очень сильна.
— Я не сомневаюсь.
— Меня беспокоит то, что Доро хочет сделать со мной. Он знает об этом. Я сказала ему.
— Обычные люди об этом не говорят.
— Да. Вот поэтому я здесь. Многие вещи не могут быть правильными для меня только потому, что он так считает. Он не является моим богом. Он привел меня к тебе в качестве наказания за мое кощунство. — Она слегка улыбнулась. — Но он не понимает одного — что я скорее предпочту лечь с тобой, чем с ним.
Томас молчал так долго, что ей пришлось тронуть его за руку.
Он взглянул на нее и улыбнулся, на этот раз стараясь не показывать гнилые зубы. Она еще не видела, чтобы он так улыбался.
— Но будь осторожна, — сказал он. — Доро никогда не должен узнать, как глубоко ты его ненавидишь.
— Он знает это уже много лет.
— И ты все еще жива? Ты должна быть очень ценной для него.
— Должна, — с горечью согласилась она.
Он вздохнул.
— Я и сам должен его ненавидеть. Но, так или иначе, я не могу. Однако… Мне кажется, я рад, что у тебя это получается. Я никогда раньше не встречал таких людей. — Он вновь замолчал, видимо, от нерешительности, и поднял на нее свои черные как ночь глаза, встретился с нею взглядом. — Только будь осторожна.
Она кивнула, подумав о том, что он чем-то напомнил ей Исаака. Исаак тоже всегда проявлял заботу о ней. Затем Томас встал и направился к двери.
— Куда ты? — спросила она.
— К ручью, который протекает за домом, хочу умыться. — И вновь последовала попытка улыбнуться. — Ты и в самом деле думаешь, что можешь справиться с этими язвами? Многие из них у меня уже очень давно.
— Я могу вылечить их. Конечно, они могут появиться вновь, если ты не будешь следить за чистотой и не перестанешь столько пить. Тебе нужно побольше есть!
— Я не знаю, то ли ты здесь для того, чтобы зачать ребенка, то ли для того, чтобы превратить в ребенка меня, — пробормотал он, закрывая за собой дверь.
Энинву вышла из избы и сделала веник из свежих веток. Она вымела все, что можно было вымести из избы, а затем вымыла все, что можно было отмыть. Она не знала, что можно было сделать с паразитами. Эти блохи были просто ужасны. Если бы дело касалось ее, то она наверняка сожгла бы эту избу и построила новую. Но Томас, видимо, не будет здесь долго оставаться.
Она мыла, чистила, чистила, чистила, а вид этой ужасной маленькой избы все еще не удовлетворял ее. Здесь не было ни чистых одеял, ни чистой одежды для Томаса. Так или иначе, но он явился опять все в тех же грязных лохмотьях, под которыми виднелась исцарапанная бледная и влажная кожа. Казалось, он испытывал явное смущение, когда Энинву принялась срывать с него эти лохмотья.
— Не валяй дурака, — сказала она ему. — Когда я начну заниматься этими болячками, у тебя не останется времени ни для стыда, ни для чего-то еще.
У него стала заметна эрекция. Сухопарый и болезненный на вид, он все же, как и говорил, не был импотентом.
— Хорошо, — пробормотала Энинву, приятно удивленная. — Тогда сначала получи свои удовольствия, а затем уже болезненные ощущения.
Его неуклюжие пальцы начали было перебирать складки ее одежды, но тут же неожиданно остановились.
— Нет! — сказал он. — Нет.
Он повернулся к ней спиной.
— Но… почему? — Энинву опустила руку на его плечо. — Ведь ты хочешь, значит, все в порядке. Для чего же еще я здесь нахожусь?
Он заговорил сквозь сжатые губы, словно каждое слово причиняло ему страдания.
— Неужели ты все еще так стремишься сбежать от меня, что не хочешь задержаться здесь еще ненадолго?
— Ах, вот оно что… — Она погладила его плечо, чувствуя, как под кожей проступают кости, на которых почти не наросло мышц. — Все женщины забирали твое семя и покидали тебя как можно быстрее.
Он промолчал.
Она подошла еще ближе к нему. Он был ниже, чем Исаак, ниже, чем все те мужские тела, в которых Доро являлся к ней. Ей казалось немного странным смотреть в глаза мужчине, не поднимая вверх головы.