Дикое поле
Шрифт:
— Не надо скромничать, — усмехнулся отец Паоло. — Искусство врача тоже сыграло немалую роль. Вы приехали один, без слуг?
— Путешествовать сейчас небезопасно, поэтому я прибыл сюда со своим слугой Матеем и его сводным братом. Они давно мечтали поклониться святым местам, и я счел себя не вправе удерживать их после приезда в Рим.
— Вы хорошо поступили, сын мой. — Монах встал, давая понять, что встреча подошла к концу. — Прощайте, мне необходимо вернуться к делам. Желаю вам всего доброго. Подождите здесь немного, синьор Франциск принесет вам письмо для моего духовного сына.
Он благословил гостя и медленно направился к неприметной двери в стене, открывшейся при его приближении. Франциск последовал за ним, сделав Чарновскому знак ждать его возвращения. Проводив их почтительным поклоном, пан Казимир сел на скамью и подумал, что Франциск может вернуться не с письмом, а с несколькими вооруженными слугами, чтобы препроводить визитера в казематы мрачно знаменитого замка Ангела…
— Ну что? — спросил монах, поднимаясь по ступеням лестницы, ведущей в его кабинет.
— Это он, — уверенно ответил следовавший за ним Франциск. — Это он взял у меня молитвенник на дороге под Варшавой. Я узнал его. Кликнуть стражу?
— Сначала посмотрим, что пишет нам Гонсерек, — остановил его отец Паоло. — Наш гость никуда не денется: отсюда не так-то просто выйти. — Он своим ключом открыл дверь кабинета и первым вошел в огромную, почти лишенную мебели комнату с мозаичным полом. — Посмотрим, — повторил он, развинчивая статуэтку святой Терезы. Вытащил письмо пана Марцина, развернул, быстро пробежал по нему глазами, отыскивая нужное место, и удовлетворенно хмыкнул: — Гонсерек не получил молитвенника. Кому ты его отдал?
Франциск заметно побледнел и прижал правую руку к сердцу, словно пытаясь умерить его бешеный стук.
— На дороге мою карету остановил незнакомец, назвавшийся паном Лаговским, другом Марцина. Он знал условленное место нашей встречи с Гонсереком, мои приметы и необходимые тайные знаки. Марцин не раз писал о Лаговском, и я не мог заподозрить такой подлости! Теперь выясняется, что Чарновский и Лжелаговский — одно и то же лицо. Само провидение позволило мне раньше, чем предполагалось, вернуться в Рим, чтобы я мог разоблачить проклятого лекаришку: еще до рассвета он расскажет мне все, вывернув душу наизнанку!
Аскетичное лицо отца Паоло осталось бесстрастным, и это испугало Франциска — неужели его тоже подозревают в измене? Тогда придется разделить незавидную участь нежданного гостя, и она будет ужасной: никому не позволено безнаказанно шутить с генералом ордена иезуитов. Чем доказать свою преданность? Если надо, он готов собственными руками задушить лазутчика.
— Торопливость гневит Бога и тешит дьявола. — Монах назидательно поднял длинный палец. — Ты уже поторопился отдать молитвенник, а теперь торопишься отдать лекаря в руки палачей. Стоит ли спешить?
— Я не понимаю. — Лицо Франциска стало вдруг пунцовым от прилившей к нему крови, а горло сжали спазмы панического страха. — Мы должны узнать, куда он дел молитвенник и зачем приехал сюда!
— Вот именно, — усмехнулся Паоло. — А если он ничего не скажет даже под пыткой? — Монах небрежно отбросил письмо и подошел к окну.
Франциск натужно сопел, уставившись ему в спину, и с тревогой ожидал, какое решение тот примет. Сейчас в руках Паоло, медленно перебирающих узловатыми пальцами зерна четок, жизнь самого Франциска, оставшихся в Варшаве Гонсерека и Лаговского, а также судьба ничего не подозревающего гостя.
Впрочем, чужие жизни и судьбы мало волновали Франциска — он давно привык заботиться о самом себе, а не о людях, которые служили всего лишь орудиями в руках иезуитов. Но сейчас из-за неприятности с молитвенником его собственная жизнь и судьба оказались тесно связанными с чужими.
— Еще не было случая, чтобы кто-то смолчал под пыткой!
— Ты уверен? — не оборачиваясь, спросил монах, и по его тону Франциск понял, что отец Паоло улыбается. — На меня наш гость произвел впечатление достаточно твердого человека. Твердого и умного! Мне кажется, он понял, что ты узнал его.
— Ему нельзя позволить уйти!
— Наоборот. — Генерал иезуитов обернулся. — Мы отпустим его, как ни в чем не бывало! Пусть считает, что ему удалось нас провести. Ты сам проводишь его до ворот и пригласишь посетить нас вновь через несколько дней, чтобы взять письмо к Гонсереку.
— Вы хотите позволить ему безнаказанно уйти? — Франциск вытер выступивший на лбу пот. Что задумал монах?
— Конечно, пусть идет. Но, прежде чем он покинет наш дом, его должны ждать на улице соглядатаи. Я хочу знать каждый шаг этого человека, я хочу знать, куда он отправится из Рима, и с кем будет встречаться. Я хочу знать, кому он служит! А тогда решим, что с ним делать: взять его никчемную жизнь мы всегда успеем. Важнее добраться до тех, кто отдает ему приказы! Ты немедля поедешь в Варшаву, и все выяснишь на месте. Особенно важно установить, откуда появился этот Чарновский, кто его друзья-приятели и кто враги. Но Гонсерека и Лаговского пока не трогай. Лекарю скажешь, что дела не позволили мне сейчас написать письмо. Пусть еще немного побудет в Риме. Иди.
Франциск поклонился и выскочил из кабинета. Пробежав по коридору, он распахнул дверь в комнату, где сидели несколько одетых в темное мужчин.
— Живо! — Толстяк ткнул пальцем в сторону черноволосого мужчины в синем камзоле. — За мной!
Тот поднялся, взял со стула длинную шпагу и шляпу. Кивнул подчиненным, и еще трое ничем не примечательных людей поднялись со своих мест. Франциск подвел их к потайному оконцу и показал сидевшего на скамье пана Казимира.
— Не спускать с него глаз ни на минуту! Если он даже отправится в преисподнюю, вы должны последовать за ним! Докладывать лично отцу Паоло.
— А если он вздумает выехать из Рима? — разглядывая Чарновского, уточнил мужчина в синем камзоле.
— Я же сказал: даже если он отправится в преисподнюю, — зло прошипел Франциск.
Услышав шаги за спиной, лекарь встал, к нему с виноватой улыбкой на лице подошел Франциск.
— Ах, уважаемый синьор. — Толстяк ласково взял пана Казимира под руку. — Отец Паоло приносит вам свои глубочайшие извинения. Срочные и важные дела церкви не дают ему сейчас возможности написать своему духовному сыну.