Дикое поле

Веденеев Василий Владимирович

— Ладно, — нехотя согласился Куприян и попросил. — Поправь мне бороду.

При свете фонаря купец подстриг ему волосы на турецкий манер и помог намотать на голову чалму. Казак переоделся в тряпье и стал похож на портового амбала.

— Бичак вар? Нож есть? — хрипло спросил он.

Пораженный Спиридон даже отшатнулся: перед ним сидел пожилой бродяга-турок. Под нависшими бровями хитро и алчно поблескивали маленькие глазки, загорелое лицо заросло неаккуратной черно-седой бородой. В вырезе рубахи видна мускулистая грудь с розоватым рубцом давней раны под правой ключицей. Такой при ярком свете дня униженно поклонится сильному, но в темном закоулке воткнет ему нож между ребер, чтобы забрать кошелек.

Сколько таких оборванцев,

готовых за мелкую монету целый день бегать по сходням с мешками на плечах, приходилось видеть греку на константинопольских причалах. Вечерами эта публика собиралась у разложенных на берегу залива костров или отправлялась в дешевые харчевни — спустить добытые за день деньги и устроить пьяную поножовщину.

Довольный произведенным эффектом, Куприян засмеялся, но тут же оборвал смех и опасливо покосился на дверь каюты. Наклонившись к купцу, он зашептал:

— Не забудь, выпустишь меня, когда фелюгу начнут разгружать. Оружие и вещи запри в сундук и забери с собой. Сам никуда не ходи, торгуй в лавке и веди себя как обычно. Я тебя найду. — Он заговорщически подмигнул, открыл сундук и забрался в него. Поднял руку, опустил крышку и глухо пробубнил: — Теперь спать.

Купец увидел, что между неплотно прикрытой крышкой и стенкой сундука торчит направленный в сторону двери ствол пистолета — и в море Куприян не изменял себе, не доверяя никому.

К торговым причалам Константинополя фелюга подошла ранним утром. Голубовато-зеленая гладь залива казалась застывшим стеклом, слегка замутненным мелкой рябью от набегавшего ветерка. Ловко лавируя между многочисленными сандалами и тумбазами [15] , опытный кормчий отыскал свободное место у пристани, и вскоре на берег сбросили сходни.

15

Сандалы, тумбазы — род легких турецких судов

Солнце еще только поднималось, но причалы уже кишели людьми. Сипло кричали водоносы, ругались и спорили грузчики, весело перекликались рыбаки, перекладывая ночной улов в большие корзины. Под ногами у взрослых сновали шустрые мальчишки, дразня бродячих собак. Где-то ревел голодный ишак, запряженный в арбу. Звонко стучал деревянный молоток конопатчика, чинившего вытащенную на берег лодку.

Никто не заметил, как среди грузчиков на борту фелюги появился заросший черно-седой щетиной оборванец. Взвалив на спину мешок, он легко сбежал по сходням. Сбросил ношу на причал и потерялся в толпе. Вскоре он уже шагал по узким кривым улочкам к базарной площади, уверенно выбирая самый короткий путь к широко раскинувшемуся шумному и многолюдному рынку. Нырнув в толчею, бродяга поглазел на дорогие уздечки, украшенные шелковыми кистями и серебряными бляшками, равнодушно отвернулся от свежей рыбы, но зато задержался около продавца кебаба.

Миновав ряды кузнецов и ювелиров, он добрался туда, где сидели рыночные менялы. Перед каждым из них на низеньком столике лежали плоские ящички с множеством ячеек, в которые они складывали монеты. Подойдя к кривому старику в зеленой чалме, свидетельствовавшей о том, что тот совершил хадж в Мекку, оборванец вытащил из грязного чарыка [16] половинку серебряной монеты и показал меняле: — Что ты дашь за нее, ходжа?

Длинные тонкие пальцы старика ловко выхватили обрубок монеты из пальцев оборванца и поднесли поближе к зрячему глазу. Сухие губы менялы растянулись в язвительной усмешке:

16

Чарыки — крестьянская обувь из грубой кожи

— Ничего! — Кусочек серебра упал в пыль к ногам бродяги.

— Ты что? — обиделся тот. — Это же серебро!

— Я тебе

сказал, оно ничего не стоит, — равнодушно повторил старик. — Можешь кинуть его нищему, что сидит с той стороны базара на лошадином черепе. Дурак принимает любое подаяние.

— А-ах, шайтан! — выругался оборванец — Дай хоть пиастр!

— Иди, не мешай мне, — недовольно проворчал меняла. Бродяга подобрал обрубок монеты и направился отыскивать нищего. И действительно, там, где кончался ряд медников, на пожелтевшем от времени и непогод лошадином черепе сидел заросший до глаз бородой побирушка в драном халате из тонкого войлока, подпоясанном обрывком веревки. Гнусаво бормоча под нос молитвы, он протягивал за подаянием до блеска отполированную половинку скорлупы кокосового ореха. Изредка кто-нибудь из прохожих бросал ему корку хлеба или мелкую монету.

— Возьми. — Оборванец опустил в чашку обрубок монеты. Взглянув на нее, побирушка забормотал:

— О, щедрый! О, великодушный! Пусть Аллах ниспошлет тебе удачу во всех делах и долгие годы благоденствия.

— И когда же ниспошлет? — простодушно поинтересовался бродяга.

— После дневного намаза, — не задумываясь, ответил нищий и снова затянул: — О, щедрый! О, великодушный!..

Не слушая его, оборванец отправился дальше. Как оказалось, обрубок серебряной монеты был не единственным его достоянием: порывшись в складках матерчатого пояса, он достал несколько медяков и купил лепешку с завернутым в нее куском вареной рыбы. Устроившись в тени нагруженной овощами арбы, с аппетитом съел скудный обед, поглядывая на побирушку. Тот перестал просить подаяние, сунул за пазуху кокосовую чашку и медленно побрел прочь от базара. Немного выждав, оборванец направился за ним.

Нищий не оглядывался. Опираясь на длинный сучковатый посох, он не спеша брел по улочкам, не обращая внимания на прохожих. Вскоре в просвете между домами показалось море. Теперь оно уже не было таким безмятежно спокойным, как утром: поднялся ветер, на гребнях волн появились белые барашки, неутомимо бежавшие друг за другом. Налетая порывами, ветер раскачивал верхушки высоких чинар, росших недалеко от побережья, и ажурная тень их крон металась на пыльной земле.

И тут нищий оглянулся. Заметив идущего за ним оборванца, он достал полученный от него обрубок монеты и положил на ступеньке крыльца ветхого, покосившегося домика. Трижды стукнув в его дверь посохом, побирушка поплелся дальше.

Поравнявшись с крыльцом, бродяга остановился и присел на ступеньки, словно намереваясь отдохнуть. Подняв обрубок монеты, он зажал его в кулаке и осмотрелся. Улица была пустынна. Только шелудивый бродячий пес, вертясь, выкусывал донимавших его блох, да в дальнем конце мелькнула фигура закутанной до глаз в покрывало женщины с узкогорлым кувшином на плече. Наступило время дневного намаза, все правоверные отправились в мечети или молились дома, повернувшись лицом в сторону Мекки.

Оборванец встал и решительно постучал в дверь домика, трижды ударив по доскам увесистым кулаком. Никто не отозвался. Но дверь оказалась незапертой. Толкнув ее, бродяга шагнул через порог и очутился в сумрачной пустой комнате с узким окном. В углу была свалена какая-то рухлядь, справа — деревянная лестница на второй этаж, а в противоположной стене — еще одна дверь. Осторожно ступая по скрипучим половицам, оборванец подошел к ней и трижды постучал. С той стороны щелкнул отодвинутый засов, как бы приглашая войти. И он вошел.

Едва успев переступить порог, он почувствовал, что в бок ему уперлось что-то твердое. Повернув голову, бродяга увидел, что мужчина с лицом, до глаз закрытым платком, приставил пистолет с взведенным курком к его левому боку. Как раз около сердца.

Справа появился другой мужчина, также скрывавший свое лицо, и спросил:

— Чего ты ищешь?

— Пристанища, — ответил бродяга и показал обрубок монеты. — Я хочу, чтобы моя голова ночью упокоилась там, где и утром будет цела.

— У тебя есть оружие?