Династия Одуванчика. Книга 2. Стена Бурь

Лю Кен

– Учитель Рути, – начал Куни, пытаясь скрыть готовое уже прорваться наружу раздражение. – Тебе следовало создать нечто такое, что способны усвоить мои генералы. Этот же документ настолько сложен, что я не могу даже толком запомнить хотя бы все ритуальные фразы, церемониальные выходы, сидячие позы и количество поклонов.

– Но вы даже не пытались, ренга!

– Я безмерно благодарен тебе за приложенные усилия. Но давай сократим все это, хорошо? Я сам займусь этим.

Когда Куни представил упрощенный регламент (теперь это был свиток такой же длины, что и ширины),

Дзато Рути от ужаса едва не упал в обморок.

– Но это… это… это и протоколом-то назвать нельзя! Где титулы на классическом ано? Где образцовые проходы, предназначенные для развития души? Где цитаты из мудрецов, чтобы должным образом направлять дебаты? Это похоже на фрагмент из народной оперы, призванной позабавить публику, пока та щелкает семечки и грызет засахаренные обезьяньи ягоды!

Куни терпеливо объяснил, что учитель Рути неправильно его понял. Он всего лишь обработал идеи мастера так, чтобы они, сохранив свою суть, могли быть без труда поняты простыми смертными. Император благоразумно умолчал, что действительно вдохновлялся постановками народной оперы и советовался с опытной по этой части Рисаной. Представить церемонии в виде большой пьесы – только так он мог выносить эту предписанную протоколом тягомотину.

Снова и снова император и ученый спорили, пытаясь договориться и найти компромисс: придумать нечто достаточно формальное, чтобы удовлетворить консервативную старую знать и ученых, и в то же время не слишком скучное, дабы это устраивало самого правителя и его боевых товарищей.

– Почему только я один сижу? – спросил Куни, указывая на последнюю картинку с изображением официального заседания двора.

Рути объяснил, что основывался на протоколах императорского двора Ксаны, который разрабатывал императорский ученый Люго Крупо, известный воспламенист. Мапидэрэ предпочитал сидеть в самой неформальной позе такридо, с вытянутыми перед собой ногами, тогда как министры и генералы стояли навытяжку.

– Крупо верил, что совещания проходят более результативно, если их участники стоят, – сказал Рути. – Хотя он во многом заблуждался, в этом отношении я склонен считать его мысль разумной. Результативность управления – это очень важно, ренга.

– Но я не желаю выглядеть как какой-нибудь разбойничий атаман на совете с сообщниками! Обычные люди будут видеть в этом игру в деспотизм.

– Я же не прошу вас сидеть в позе такридо! – ответил Рути, слегка взбешенный. – Я не варвар. Будете сидеть в позе геюпа, которая вполне уместна согласно отсылке к стихотворению, написанному…

– Я хочу, чтобы сидели все! – воскликнул император.

– Но, ренга, если вы будете сидеть наравне со всеми, то никто не заметит различия в вашем положении. Ваша персона олицетворяет государство.

– Равно как министры и генералы, которые мне служат: если я голова страны, то они – руки и ноги. Нет никакого смысла возвеличивать голову и ущемлять тело: официальный двор должен служить образцом гармонии для всего народа Дара. В зале приемов мы обсуждаем и решаем судьбу подданных, исходя из общих интересов, а не из моих личных предпочтений и антипатий.

Рути такая речь порадовала, потому

как содержала намек на идеи философов-моралистов о взаимосвязи между правителем и подданными. У него сформировалось новое мнение о Куни Гару, императоре, который перевернул Дара с ног на голову, допустил в армию женщин и во время своего восхождения к власти смел с лица земли старые государства Тиро.

«Быть может, – подумал ученый с надеждой, – где-то в глубине души этот обладатель объемистого брюшка и впрямь моралист. Следует быть более гибким и послужить этому хозяину, ибо он представляет немалый интерес».

Вот так Куни и Рути вместе неделями корпели, разрабатывая придворные регалии (или, по выражению Куни, «костюмы и реквизит»), составляли официальные речи («сценарии») и детально расписывали протокол («мизансцены»). Они засиживались далеко за полночь, переводили кипы бумаги на черновики, частенько требовали подать им ночью закуски и травяной чай, приготовленный императрицей из растений, поддерживающих бодрость ума. В итоге получился документ, отражающий видение Куни, но при этом не оскорбляющий чрезмерно традиции моралистов.

Куни готов был терпеть неизбежные тяготы при исполнении своей роли. Требовалось немало времени, чтобы облачиться, даже при помощи слуг, в официальную мантию и корону, а многочисленные регалии вынуждали его неловко склоняться в неудобной позе мипа рари. Но личный пример императора положил конец жалобам непокорных генералов: все стали надевать тяжелые мантии, церемониальные доспехи, официальные головные уборы и преклонять колени в мипа рари.

Если смотреть сверху, Большой зал для приемов двора Куни напоминал очертания плывущего по морю крубена. Две колонны советников вдоль стен очерчивали чешуйчатое тело великана, блестящее и пышное, помост с краю означал голову, императрица Джиа и консорт Рисана были как два ярких глаза, а император Рагин, понятное дело, олицетворял собой гордо торчащий среди лба бивень, рассекающий бурное море и прочерчивающий увлекательный путь вперед.

* * *

Первый герольд сверился с солнечными часами, висевшими на южной стене за императорским помостом, и встал. Любые шевеления и шепот в зале прекратились. Все, от императора до дворцового стражника у главного входа, застыли, стоя навытяжку.

– Моги са лодюапу ки гисго гирэ, ади са мэюпа ки кэдало фи аки. Пиндин са ракогилу юфирэ, крудаюгадаса фитоигннэ гидало фи аки. Инглуия са филу джисэн дотаэрэ, наюпин рари са филу шаноа гатэдало фи аки.

Герольд декламировал нараспев, подражая древнему размеру героических саг эпохи Диаспоры, как это считалось уместным в трактатах моралистов о подобающих для правителей ритуалах. Слова на классическом ано означали: «Пусть огни небесные качаются плавно и спит дорога китов безмятежно. Пусть ликуют люди и радуются боги. Пусть слышит король добрые советы и верным путем следуют министры».

Первый герольд сел, а эхо его голоса еще металось под сводами зала.

Император Рагин прочистил горло и начал церемониальную речь, открывающую официальное собрание двора: