Шрифт:
Посвящается
моей киномечте
Часы, на которых остановилось время. Это ужасно, не правда ли?
Так остановилась и моя жизнь при встрече с ней. Как будто я прошлый остался навсегда здесь, на этих самых остановившихся стрелках…
А я, который сейчас? Есть ли я? Кто я? Куда я иду?..
Я поседел за миг. Думаю, у некоторых в той ситуации остановилось бы сердце. Если бы оно было обычным. А мое, видимо, оказалось здоровее некой условно принятой нормы. И оно выжило. А голова стала белой.
Она не сказала ни слова за все время, что мы провели вместе… То есть не то чтобы вместе – я еще не сказал, что устроил великую мистификацию – собственное раздвоение личности?.. Один я стал ее вернувшимся счастьем, другой я – ее убийцей.
Убийцей… Убийцей… Я не хотел. Так вышло. Она говорила, что я гений. Это я-то. Звезда страны, достигший всех возможных потолков, снискавший столько любви поклонников. Мне из каждого угла кричали, что я гений. Так что я знал это и без нее.
Но она одна сказала мне еще и то, что, оказывается, гении не достигают потолков. Они не достигают совершенства вообще никогда. И как же это прекрасно…
Что? «Сказала», «говорила»… Ну да. Мы все-таки общались.
Девица, отдавившая мне ногу рано утром, в первый день съемок, – я не увидел ее лица, так быстро она промчалась мимо. Я запомнил лишь волосы цвета потемневшего от осени песка – и «дородность». Это очень подходящее для грубиянки слово, как я потом узнал, встречается только у русских и сравнимо с плодородной почвой, способной давать урожай снова и снова, не теряя своих внутренних минеральных богатств, и раньше в России считали красавицами именно таких женщин. Сейчас я бы сказал «слегка в теле». А в день знакомства…
– Это что за жирдяйка?
В съемочный павильон вошла миниатюрная брюнетка – моя будущая партнерша по фильму. Элегантная, знающая себе цену молодая женщина весьма приятной внешности. Еще один участник фильма – и мой лучший друг – Ким Бон – в недоумении посмотрел на меня, пока Алла – так звали партнершу – шла прямо к нам, чтобы поприветствовать.
Я указал глазами на упитанную фигуру, двигавшуюся спиной с кучей одежды на руках. Ким Бон понял меня и засмеялся.
Тем временем Алла протянула руку, сказав «Хэллоу», и залопотала что-то на английском, который я понимал с неохотой. Не то чтобы я его не знал. В моих умственных закромах лежали килограммы накопленных знаний английского, китайского и чуть-чуть – японского, и я без особого труда мог бы их воспроизвести в случае подходящих для этого ролей… Но любые языки, кроме родного корейского, не восторгали меня, а скорее, превращали в вола, вынужденно тянущего плуг… Не попашешь – не поешь.
И если дело касалось общения, я притворялся, что иностранной речи не понимаю, и вообще, скажу прямо, во мне всегда в такие минуты закипало презрение. Именно закипало. Ехать в страну и не знать ее языка разве не стыдно? Тем более в мою страну. Или все эти приезжие не учат мой язык, потому что считают нас, корейцев, людьми третьего сорта? Да, именно такие мысли приходят в мою голову в таких обстоятельствах, и даже красота будущей партнерши не спасла ситуацию – я потерял к ней всякий интерес, предоставив другу широкое поле для действий. А его мгновенную увлеченность Аллой не заметил бы только безглазый или косой.
Упаси Боже, я не расист. Я просто не воспринимаю иностранцев всерьез. Да. По причине, озвученной выше. Равно как и любую некорейскую культуру. Есть славная поговорка
Я из вежливости улыбался, когда Алла, болтая с Ким Боном, обращала взгляд на меня, явно стремясь кого-то из нас очаровать. Я не очень разбираюсь в женских чарах… И посмотрел сначала на друга, потом на его новую подругу, желая сделать выводы…
Ким Бон замер. Что его так потрясло? Жирдяйка, развешивая костюмы, смотрела прямо на нас. Я не мог не разделить изумления приятеля – огромные, в пол-лица, зеленые глаза толстушки очень шли ее светлым, как высохшие стебли риса, волосам, собранным в длинный хвост, а лицо выглядело удивительно юным. Был бы я резчиком, тут же изваял бы его… Нет, это был не лик ангела. Но его красоту я бы назвал… эталоном красоты другой планеты. Мне так трудно подобрать верное сравнение, ведь я не поэт. И я никогда прежде не встречал такие лица. Странное чувство, будто я на миг оказался то ли в давнем времени, то ли в другом измерении, где-то у планеты Маленького Принца, овладело мной.
Ким Бон говорил с Аллой моими устами. Я все понимал.
– Какая упитанная!
Алле доставила удовольствие его реплика.
– Да, она неплохо кушает. Но не пытайтесь с ней заговорить, – добавила она, заметив, как резко переключилось внимание Ким Бона.
– Родной и единственный – русский, – проговорил мой приятель. – Понятно.
Алла призадумалась:
– Насчет единственного… Трудно сказать. Не спрашивала.
– Как можно так не следить за собой?
Ким Бон сокрушался так искренне, что в единый миг разрушились все его великие планы в отношении красавицы, – и я не мог удержаться от смеха.
– На ней, к тому же, ни грамма косметических средств, – подлила масла в огонь Алла. – Маша!
Она громко позвала девушку, ничуть не смущаясь, что перепонки окружающих едва не лопнули.
Интересно, все-таки. Русские так же орут в своей стране или только за рубежом?
Маша, оставив аккуратно развешанную одежду, подошла к нам. Несмотря на еще очень свежую неприязнь, я разглядел, что, действительно, девушка была очень юная, я бы не дал ей семнадцати. И пахло от нее каким-то незрелым медом. Я совершенно не знаю, как должен пахнуть незрелый мед и есть ли такой вообще в природе, но сравнение подходило только это.
Алла обратилась к ней по-русски, и ее тон был тоном строгого наставника. Толстушка встретилась с моим сухим презрительным взглядом. Да, я злопамятен. Наступить мне на ногу… Если б она еще знала, кто я. Хотя Алла ее едва ли посвятит. Но извиниться могла бы и на русском! Да, презираю таких! И сейчас эта девчонка, кажется, совсем забыла, что сотворила с моей конечностью, наступив на нее увесистой ножищей!
Да и в отношении Аллы – девица лишь коротко кивала ей на все наставления и уже уходила, чтобы, видимо, все их исполнить, как Алла окликнула её:
– Маша, что это у тебя?
Молчание обернувшейся меня уже добивало. Алла подошла к ней и у нас на глазах отцепила приставшую к полной вспотевшей от жары руке бирку.
Толстушка испытала не лучшие мгновения под наш общий смех, но ушла улыбнувшись.
Я любил ее. Кажется, никогда я еще не думал о женщине так часто, как о Ли Ён Чжи. Я позволял ей управлять мной, и, что скрывать, мне даже нравилось, когда она вила из меня веревки…