Дискуссии о сталинизме и настроениях населения в период блокады Ленинграда
Шрифт:
Николай Ломагин
Дискуссии о сталинизме и настроениях населения в период блокады Ленинграда
Историография проблемы
Всестороннее изучение настроений и системы политического контроля в советский период в течение долгого времени было запретной темой в отечественной историографии. Как отмечает Т. М. Горяева, в обществе, в котором всячески камуфлировалось наличие разветвленной системы политического контроля, любые попытки ее изучения даже в исторической ретроспективе рассматривались как вероятность возникновения нежелательных аллюзий (Горяева 2002: 23). К тому же важно учитывать и большие сложности, связанные с изучением настроений. Дело в том, что многие духовные процессы, как сознательные, так и неосознанные, не оставили после себя никаких материальных свидетельств. Как отмечал Д. Тош, «любой исторический персонаж, даже самый выдающийся и красноречивый, высказывает лишь ничтожную часть своих мыслей…; кроме того, на поведение людей зачастую больше всего влияют убеждения, принимаемые как должное и потому не находящие отражения в документах» (Там же, 155). К этому следует добавить, что одним из важнейших условий выживания в период сталинизма, как показывают интервью с бывшими советскими гражданами в рамках Гарвардского проекта [1] , было выпячивание лояльности режиму. Это нашло отражение в выступлениях на митингах, партийных собраниях, в некоторых письмах «во власть», а также жесточайшей самоцензуре. «Держи язык
1
Весной 1950 года центр по изучению России Гарвардского университета подписал контракт с одним из институтов ВВС США, находившимся в Алабаме, о проведении крупномасштабного проекта по изучению социальной системы в СССР на основании интервью с советскими эмигрантами, оказавшимися в США, Западной Германии и Австрии после окончания Второй мировой войны. В архиве Гарвардского университета хранятся более тридцати томов интервью общего характера, отражающих жизнь советских людей до войны, а также интервью специального характера по восьми разделам с лицами, которые располагали специальными знаниями и опытом. Речь шла о советской экономике, семейных отношениях, национальном вопросе, органах власти и управления, жизни в условиях немецкой оккупации, партизанском движении, профессиональной деятельности и социальной стратификации. Интервью общего характера были проведены с 327 респондентами, специальные и особенно подробные интервью — почти с 500 выходцами из СССР. Кроме того, на письменные вопросы американских исследователей ответили 2718 человек. Наконец, 48 невозвращенцев и перебежчиков оставили свои воспоминания в виде рукописей, которые также подверглись анализу. На основании проведенной работы, которая завершилась в 1954 году, появилось около полусотни статей в ведущих американских научных журналах, а также несколько монографий руководителей проекта К. Клайкхона, А. Инкелисаи Р. Бауэра.
Отечественная историография блокады до недавнего времени развивалась в общих рамках советской литературы о Великой Отечественной войне. Используя предложенный в начале статьи метод рассмотрения историографии советского общества прежде всего как смены исследовательских парадигм, мы можем констатировать, что вся литература о блокаде Ленинграда до конца существования СССР определялась господствовавшей коммунистической идеологией и степенью относительной либеральности режима, позволявшего историкам в отдельные периоды браться за новые доселе запретные темы. Однако существенным отличием отечественных (главным образом, ленинградских) историков, работавших в советское время, было то, что им удалось в мельчайших деталях раскрыть эпическую сторону битвы за город, показать героизм и трагедию Ленинграда. Не претендуя на детальное рассмотрение всей историографии битвы за Ленинград, которое отчасти уже нашло свое выражение в работах В. М. Ковальчука, А. Р. Дзенискевича и В. П. Гриднева, выделим несколько важных, на наш взгляд, этапов изучения избранной темы.
В годы войны и во второй половине 1940-х годов история блокады Ленинграда нашла свое отражение в целом ряде официальных документов: в опубликованных материалах местных органов власти, в периодической печати, в документах Нюрнбергского трибунала и косвенно даже в документах советской делегации, участвовавшей в работе редакционного комитета по подготовке Всеобщей декларации прав человека (ВДПЧ). Однако количество жертв и то, что происходило в Ленинграде в период блокады, тщательно скрывалось от советской и международной общественности. О трагедии Ленинграда в годы войны не было сказано ни слова в нотах наркома иностранных дел В. Молотова, которые были адресованы правительствам и народам союзников с целью мобилизации общественного мнения для более активной борьбы с гитлеровской Германией (январь-апрель 1942 года) [2] .
2
Посольством СССР в Лондоне были распространены ноты от 6 января, 27 ноября и 27 апреля 1942 года соответственно (Molotov notes 1942).
В СССР предпринимались все усилия для того, чтобы ни до внутреннего, ни до внешнего читателя информация о страданиях ленинградцев не доходила. В первой ноте НКИД, как известно, говорилось о зверствах нацистов по отношению к гражданскому населению в только что освобожденных в результате контрнаступления под Москвой районах. Наряду с этим упоминались также такие крупные города, как Минск, Киев, Новгород, Харьков, которые оставались в руках противника и население которых испытывало на себе тяготы оккупации. Однако о Ленинграде не было сказано ни слова. Борьба за город продолжалась, положение было критическое, и признание массовой гибели людей в Ленинграде могло крайне негативно повлиять не только на настроения защитников города, но и на настроения населения страны в целом. Характерно, что при этом советское правительство в нотах от 27 ноября 1941 года (Molotov notes: 16–20) и 27 апреля 1942 года (Ibid, 22–26) упоминало о нарушениях немцами норм международного права, в частности Гаагской конвенции 1907 года. Следует отметить, что международное право в то время формально не запрещало использования блокады и голода как средств ведения войны [3] . Ленинградская тематика в материалах Нюрнбергского военного трибунала занимала большое место «в общем потоке» и незначительное — как самостоятельная тема [4] .
3
Немецкий историк Г. Хасс отметил, что данная проблема рассматривалась еще в ходе суда над главными военными преступниками в Нюрнберге, а также американским военным трибуналом в ходе процесса над командованием вермахта. На них главнокомандующие группы армий «Север» фон Лееб и фон Кюхлер были признаны невиновными по общим обвинениям в организации блокады Ленинграда, однако были осуждены за отдельные приказы и их последствия. Например, к их числу относилось убийство душевнобольных в лечебнице Макарьевская под Сиверской. В приговоре военного трибунала США против Лееба говорится: «В ходе войны военачальник имел законное право начинать осаду населенного пункта, который контролировался противником, и мог предпринимать попытку добиться его передачи при помощи осады. Правомерность попытки снизить волю к сопротивлению при помощи голода является бесспорной» (Fall 12 1960:143–144). В приговоре американского судьи в связи с этим сказано буквально следующее: «Даже если бы мы хотели того, чтобы правовое регулирование было иным, мы должны применять те нормы права, которые существовали в то время» (Хасс 2004).
4
Существует документ под титулом «СССР-85», подготовленный Ленинградской городской комиссией по расследованию злодеяний и представленный СССР в Нюрнберге.
В целом А. Р. Дзенискевич вполне справедливо отметил, что «историография обороны Ленинграда в годы войны отличалась крайней односторонностью в подборке материала и освещении событий. Упор делался на героизм, патриотизм и верность народа делу партии. И хотя в целом подвиг ленинградцев был выдвинут на первый план и оценен правильно, но он в значительной степени обесцвечивался, делался однобоким и ходульным в результате замалчивания многих трудностей, ошибок руководства, огромности потерь и других отрицательных моментов. Такой была тенденциозность в годы войны» (Дзенискевич 1998: 10).
Намного раньше схожую точку зрения относительно художественно-популярной литературы высказал автор первой крупной монографии о блокаде Ленинграда A. B. Карасев. Он отмечал, что «среди литературных произведений о трудящихся Ленинграда в дни блокады мало крупных полотен» (Карасев 1959:5). В большинстве это публицистические и мемуарные произведения советских писателей: Н. Тихонова (1943), А. Фадеева (1944), В. Инбер (1946), Вс. Вишневского.
С декабря 1941 года в Кировском и других районах Ленинграда работали специальные комиссии по сбору и обобщению материалов по истории районов в годы войны [5] . В апреле 1943 года было принято специальное постановление Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) «О собирании материалов и составлении хроники „Ленинград и Ленинградская область в Отечественной войне против немецко-фашистских захватчиков“» (Карасев 1959: 6). Работа по собиранию материалов, хранению и составлению хроники была возложена на Ленинградский институт истории партии, который в течение 1940–1970-х годов не только подготовил и опубликовал несколько сборников документов [6] , но и собрал богатейшую коллекцию воспоминаний о жизни в блокированном Ленинграде и партизанском движении.
5
Например, 26 ноября 1941 года на совещании аппарата Кировского РК ВКП(б) г. Ленинграда первый секретарь РК ВКП(б) Ефремов следующим образом обосновал необходимость сбора материалов по истории войны: «Мы живем в такое время, когда события меняются с чрезвычайной быстротой, живем в эпоху, которую будут в свое время изучать историки, на основе которой будут свои ошибки исправлять, какие были, перестраивать работу и т. д. и т. д…Вполне естественно, что историки будут искать всякий материал для того, чтобы понять этот момент, понять, как это можно было в Ленинграде в такой тяжелый период своими ресурсами обороняться в течение такого долгого времени, и обороняться успешно, — понять из какого теста были сделаны люди, которые здесь находились, понять, как это в четырех километрах от противника можно было работать, производить материальные ценности, изобретать и т. д. и т. д., и проводить сегодня совещание и думать об истории. Однако если мы посмотрим на те документы, которые остаются…, то таковых документов, — конкретно о нашем районе буду говорить, — кроме официального документа и некоторого подобия такого документа, сравнительно интересного, кроме информации, у нас ничего не имеется.
У нас возникла мысль… о том, что нужно создать какой-то такой документ, который бы каждодневно обрисовывал те события, которые происходят у нас в районе. Я не говорю о таких событиях, которые происходят у нас в общежитии инструкторов, когда люди доходят до истерики, а вот о таких, как обстрел, убийство детей, интересное письмо пришло с фронта, интересный отзыв, анекдоты, которые мы часто сейчас видим, поговорки появляются, пословицы, песни, шутки, события, бомбежки, отношение к этому людей, героическая работа и т. д. и т. д…Мы предлагаем завести дневник района. Каждый наш работник райкома ежедневно все, что он находит нужным заносить в этот дневник, все, что он наблюдает интересного, — заносит в дневник… Вот такой дневник, если бы мы вели с самого начала военных действий, то можно увидеть и изменение психологии людей, как к этому относилось население. Сейчас те, которые не хотели уезжать из Ленинграда, приходят и говорят: „А почему вы нас не арестовывали за то, что мы не уезжали?..“» (Центральный государственный архив историко-политических документов. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 776. Л. 1–3).
6
Еще в 1944–1947 годах был издан первый сборник документов, который состоял из 12 разделов и охватывал период от начала войны до снятия блокады и освобождения оккупированных районов Ленинградской области. Основу сборника составили выдержки из статей, опубликованных в центральных и ленинградских периодических изданиях (Ленинград в Великой Отечественной войне I–II).
К военному времени также относится появление первых работ о воздействии блокады на психику населения Ленинграда. К сожалению, результаты исследований, проведенных в период блокады сотрудниками института им. В. М. Бехтерева, были использованы лишь почти 6 о лет спустя после их появления (Дзенискевич 2002:90–108; в главе, посвященной деятельности института им. В. М. Бехтерева, рассматривается широкий круг проблем — взаимосвязь между алиментарной дистрофией и психическими расстройствами, а также изменениями личности, изучение каннибализма). Значение подготовленной в январе 1943 года Б. Е. Максимовым рукописи «Некоторые наблюдения над течением депрессивных состояний в условиях осажденного города» состоит в том, что в ней впервые была предпринята попытка выявить основные группы факторов, которые оказывали воздействие на психику и настроения ленинградцев. К числу факторов, которые негативно влияли на настроения населения, относились: i) окружение города противником и прекращение нормальных связей со страной; 2) близость немецких войск, что усиливало ощущение непосредственной военной опасности; 3) скорость, с которой город оказался в условиях блокады; 4) бомбежки и артобстрелы; 5) быстрый выход из строя городской инфраструктуры; 6) наличие в городе разнообразных провокационных слухов, способствовавших созданию панических настроений; и, наконец, 7) исключительные по тяжести переживания, связанные с голодом, массовой смертностью населения, незабываемые в их трагической насыщенности картины неубранных на улицах, в больницах и моргах трупов (Дзенискевич 2002:90–91). Этой группе факторов, по мнению Б. Е. Максимова, противостояло ощущение большинством горожан справедливого характера войны и их интернационализм (Там же, 91–92). Автор рукописи вел полемику с теми специалистами, кто видел в поведении ленинградцев «синдром эмоционального паралича», «апатичного расслабления» и «отупения бойцов».
В период войны и в первые послевоенные годы о политическом контроле и настроениях прежде всего писали руководители УНКВД, а также представители «идеологического» цеха (Костин 1944; Кочаков, Левин, Предтеченский 1941). К периоду войны также относится публикация сборников документов (Ленинград в Великой Отечественной войне I; Сборник 1944). Появление воспоминаний в первые послевоенные годы было большой редкостью (Ленинградцы 1947).
После окончания войны характер историографии не менялся до 1948 года. Резкое изменение конъюнктуры произошло в 1948–1949 годах. Смерть Жданова и последовавшее затем так называемое «ленинградское дело» резко изменили обстановку — о роли города и его руководства в годы Великой Отечественной войны предпочитали не говорить вообще. «На долгих десять лет, — писал А. Р. Дзенискевич, — тема героической обороны Ленинграда практически была исключена из историографии Великой Отечественной войны» (Дзенискевич 1998: 11).
Лишь в конце 1950-х — начале 1960-х годов началась публикация научных работ, посвященных обороне Ленинграда, в которых приводились отдельные факты о политическом контроле и быте и развитии настроений в период блокады (Худакова 1958; Худакова 1960; Уродков 1958; Карасев 1959; Карасев 1956; Сирота 1960; Амосов 1964; Манаков 1967; Соболев 1965). Хотя в работах этого периода не рассматривались специально вопросы, связанные с настроениями в условиях битвы за Ленинград, они ввели в научный оборот значительное число документов и воспоминаний (В огненном кольце 1963).
Годы хрущевской «оттепели» благотворно повлияли на изучение блокады Ленинграда. В коллективной монографии «На защите Невской твердыни» (Князев и др. 1965) нашли свое отражение основные достижения историков, занимавшихся изучением блокады. К их числу относится и проблема изменения настроений под воздействием различных факторов, включая пропаганду противника. Авторам монографии удалось использовать некоторые документы и материалы из партийных и государственных архивов, правда, без соответствующих ссылок.