Дитя души. Мемуары
Шрифт:
Видев его заботу и смущение, царевна, жена его, не осмеливалась долго сказать ему о задуманном ею великом здании, и только все на стены и потолок старого дворца смотрела, а когда муж спрашивал: «Что ты смотришь на стены и потолок?», царевна ответила: «Потолок этот очень низок для царского жилища, и все эти изразцы и розы мне наскучили!» Но Петро ответил ей: «А мне нравится все это!» И она после этого молчала.
Наконец сказала она ему:
– Ты мой майский розан и апрельский цветок, или не видишь, что жена твоя бедная и не спит, и не ест?
И открыла ему, ласкаясь, свой замысел, прося выслушать художника самому.
Наскучили давно уже Петро все эти
– Довольно с тебя, моя Жемчужина. Полно тебе все нового желать. И так хорошо. Мои руки устали уже насыпать в бочки золото для твоих утех. Я целые дни чрез тебя в подвалах провожу.
Но царевна ему:
– Ты бы только выслушал этого мастера! Когда услышишь речь его, сам пленишься.
Велел позвать мастера Петро и принял его благосклонно; слушал долго и потом сказал:
– Хорошо здание будет! А сколько времени на него нужно тебе?
– Три дня? – спросила царевна.
Художник сказал:
– Три года, с величайшею трудностью.
– А на что ж деньги наши! – воскликнула царевна.
Зодчий разъяснил ей, что никакими деньгами нельзя создать иных вещей внезапно; что бирюзу и кораллы для мозаик бесценных и жемчуга для колосьев маиса в зимней храмине надо издалека привозить, и рабочих людей и мастеров по разным странам собирать, и время тоже хоть и сокращается деньгами, однако не совсем. Петро в утешение жене сказал смеясь: – Я бы, милая моя, из тех семи трапез, которые мастер хочет тебе учредить, одну исключил, – это трапезу твоей разумности… Или ты не понимаешь, что тебе же приятнее будет не спеша заниматься созданием такого прекрасного дворца? А скоро построишь – и в нем, быть может, соскучишься…
Царевна Жемчужина отвечала:
– Ну, хорошо! Это правда, что ты гораздо меня разумнее, – и успокоилась немного.
Петро же находил все это лишним; к тому же нередко и вера слабела в нем, что кошелек неистощим, пока Христо и Христине дом не готов; он не без страха всякий раз спускался в подвал и раскрывал кошелек над бочками, думая: «Может быть, сегодня уже ничего не посыплется из него! И я, исполняя волю жены моей, лишу себя после всего!..»
День ото дня он этого стал больше и больше бояться, и не греха того боялся, что он воспитателей своих забывает на дальней чужбине и в нищете, а боялся одного, чтобы кошелек не иссяк.
В этих опасениях еще больше стала наскучать ему царевна Жемчужина своими просьбами; ибо только что он наполнял сотни бочек золотом на тот случай, что завтра кошелек иссякнет, как государство, и жена, и другие люди требовали новых больших расходов, бочки пустели, и опять он исполнялся страха, и опять шел сыпать в подвал, говоря: «Не иссяк бы кошелек завтра! Кто знает!»
Поэтому, призвав тайно от царевны знаменитого зодчего, он сказал ему:
– Ты можешь ли мне зарок дать, что кончишь все здание в три года?
Зодчий сказал:
– Могу постараться, государь, когда, твоя милость, золота жалеть не будешь.
– Я не буду жалеть, – сказал Петро, – но если ты день опоздаешь, я тебя казню. Но и до тех пор пока ты не кончишь, я тебя здесь под стражей содержать буду, чтобы ты никуда уйти не мог и скрыться от боязни моего гнева, если увидишь, что окончанием запоздал!
Художник ужаснулся и в ту же ночь тайно бежал из царства царя Агона.
Петро этого самого и желал и смеялся. Но царевна Жемчужина, которой великий и прекрасный дворец ее не давал ни сна, ни покоя, горько рыдала и рвала свои волосы, жалея об этом, не смотрела на прекрасного мужа и, затворяясь одна в своей комнате, никого не хотела видеть.
Петро
– Неужели, Жемчужина, я, молодой муж твой, уже тебе не утеха?
Но царевна, отстраняясь от него, отвечала ему, горько плача:
– Жизнь бы я отдала за такой прекрасный дворец!
На это Петро сказал ей ласково:
– Подожди еще хоть немного. Есть вещи нужнее такого дворца. От него никому, кроме нас с тобою, удовольствия не будет. Я еще хочу по всем городам мостовые поделать и на речках множество мостов, чтобы нас народ больше любил, потому что тогда сельским людям в непогоду легче будет овощи и хлеб на вьючных ослах в город привозить. Ослы падают теперь, тонут и не могут идти, и в городе все дороже. Это полезно. А я не могу в подвале все жить. Надо прежде эти бочки, сколько есть теперь, на полезное для народа опростать. Что ты скажешь, мой апрельский цветок?.. Не лучше ли мостовые и мосты кончить прежде?
Царевна в гневе отвечала ему неразумно. Она отвечала ему так:
– Что я тебе скажу, ты спрашиваешь? Я скажу тебе одно только любопытное слово, которое мне моя кормилица говорила, когда я еще мала была. Она сказала мне: «Шли два мальчика мимо прекрасного дерева. И один мальчик сказал: “Какое хорошее дерево! Я бы его срубил на дрова и на уголья!” А другой мальчик сказал: “Какое хорошее дерево! Я бы под тенью его сидел и музыку слушал! ” Слышал их один мудрый и опытный старец; этот старец воскликнул: “Первый мальчик простой, а второй мальчик высокого рода и голубой крови дитя”. И было это так, как сказал старик». Вот что я тебе отвечу о твоих мостах и дорогах!
Петро сильно оскорбился ее словами, но, преодолев гнев свой, отвечал ей, помолчав и пожирая сам себя в терпении своем:
– Много хороших слов твоя кормилица знает. Правда, я человек простой и о простом размышляю. Только в простоте моей я народ твоего отца, государя нашего, от жестокого побоища избавил и самого царя от плена и ослепления глаз его; и ты бы, если бы не я, теперь бы воду у царя Политекна, может быть, носила и мыла ноги старшему сыну его и старшей невестке и за счастье бы считала, если бы тебя худшему поруганию не предали там!
После этих слов он ушел от нее и так был огорчен, что утратил сон, и на рассвете в беспокойстве и горести вышел за ворота своего дворца, строго запретил кому-либо из слуг и сторожей за собою следовать и, отошедши подальше, в пустынное место у реки, сел и предался там своей тоске и размышлению. Он говорил себе так: «Все мне сильные люди здесь стали врагами и завистниками; а народ простой хуже непотребной женщины продажен, я вижу, и глуп как дитя. Все дела мне здесь тяжки и опасны. Я бы ушел, но куда я пойду? Пойду я к царю Политекну – разве я там сильнее и больше буду? Нет, я там буду много меньше, чем здесь. Пойду я домой к Христо и Христине и построю им дом большой и поле куплю… Но мне не весело уж теперь будет у них, испытав здесь все лучшее. У них из царского зятя и престолонаследника я купцом стану, из полководца земледельцем, и вместо жены моей, несравненной Жемчужины, которой красивее и приятнее, забавнее, и благоуханнее, и веселее нет на свете и которая царская дочь, а мне ноги мои моет, вместо нее возьму я там какую-нибудь простую соседку нашу! Жемчужина к тому же и законная супруга, Богом мне данная. Как мне оставить ее одну? Еще скажу, и страсть моя к ней так велика, что мне легче сейчас на смертельный бой с пятью царями и войском их выйти, чем ее огорчить и ей поперечить. Но и деньги все издерживать страшно мне! Если завтра как-нибудь вдруг кошелек иссякнет, боюсь я!..»