Дитя эпохи
Шрифт:
И мы понеслись куда-то по коридорам студии. Встречавшихся людей мы обходили, как слаломисты обходят палочки с флажками. Жалко, что не было лыжных палок. Два раза я чуть не упал и все-таки умудрился угодить головой в живот какому-то дяде. Как позже выяснилось, народному артисту республики.
Мы примчались в машинописное бюро.
– Девочки! – вскричала Морошкина. – Спасите! Монстр меня съест!
Она раздергала мой сценарий на листочки и сунула его пятерым машинисткам. Машинистки открыли беглый огонь. Через пять минут все было кончено. Морошкина сгребла в кучу перепечатанный в шести
– Это что? – поморщившись, спросил главный. Он был мужчиной средних лет. С бородой. В очках. Толстый и, видимо, уверенный в себе. Одет он был с иголочки.
– Это «Прометей», Валентин Эдуардович, – ласково произнесла Морошкина.
– Даров читал? – спросил главный.
– Нет, – пролепетала Морошкина, бледнея.
– Впредь. Чтобы. Сначала. Читал. Даров, – сказал Валентин Эдуардович так мягко, что Морошкина чуть не упала в обморок. Потом главный углубился в сценарий. Он читал профессионально, сверху вниз и наискосок. Лицо его при этом ничего не выражало.
– Ну, ничего, ничего… Принципиальных возражений нет, – сказал он, прочитав. – Покажите Дарову.
Морошкина опять сгребла сценарий, и мы вышли пятясь. За дверью Людмила Сергеевна порозовела и улыбнулась мне:
– Невероятно! Вы что, счастливчик? Обычно первый вариант сценария действует на него, как красная тряпка на быка.
– Значит, я тореадор, – опять пошутил я. Никак я не мог понять, что здесь не все имеют право шутить. Морошкина сразу стала серьезной. Даже грустной.
– Желаю вам сохранить ваш оптимизм, – сказала она.
Мы нашли Дарова в студии. Шел тракт. Тракт – это, по-телевизионному, репетиция передачи. Даров сидел в аппаратной перед восемью экранами, расположенными в два ряда друг над другом. На всех экранах показывали куриное яйцо крупным планом. На яйце был виден штемпель. Значит, оно было диетическим.
– Уберите штемпель, – сказал Даров в микрофон.
В кадр влезла чья-то волосатая рука и повернула яйцо другим боком. На мой взгляд, принципиально ничего не изменилось. Но Даров остался доволен.
– Так! – сказал он. – Что же дальше? Давайте, давайте!
На экране появилась та же самая рука, но теперь уже вооруженная молотком. Я вдруг понял, что сейчас произойдет что-то страшное. И действительно, рука сделала замах и что есть силы ударила молотком по яйцу. Яйцо вдребезги разлетелось.
– Плохо! – резюмировал Даров. – Никуда не годится! Это вам не гвозди забивать! Зритель на этом месте должен вздрогнуть. Давайте еще раз!
– Андрей Андреевич, осталось одно яйцо, – донесся из динамика жалобный голос.
– Нет, я не могу так работать! – вскипел Даров. – Сколько вы приобрели яиц?
– Десяток, – сказал тот же унылый голос.
– Вы, голубчик, домой покупайте десяток. Для яичницы, – саркастически сказал Даров. – А у нас все-таки производство. Кончайте с последним! Больше экспрессии!
Рука восстановила статус-кво, а потом с такой злостью долбанула по яйцу, что даже скорлупы не осталось.
– Ну вот, – добродушно сказал Даров. – Вас, оказывается, нужно разозлить.
Потом
– Молодец, гусь! – воскликнул Даров, дочитав.
– Какой гусь? – не поняла Морошкина.
– Грудзь, наш Грудзь, – засмеялся Даров. – Никак от него не ожидал. А где он сам, кстати?
– В Иркутске, – сказал я.
– Позвольте, – сказал Даров. – Что за фокусы?
– А кто это писал? – спросила Морошкина, указывая на сценарий.
– Я писал, – сознался я.
– В общем, сыровато… – после паузы сказал Даров. – Но кое-что есть. Вы когда-нибудь писали раньше?
Я сказал, что пишу с шести лет. В школе очень много писал. Сочинения, контрольные работы, планы работы пионерского звена, а потом комсомольского бюро. Затем писал в институте. Заявления, контрольные работы, курсовые проекты, дипломную работу. Сейчас пишу на службе. Объяснительные записки, заявления, отчеты, статьи, дипломные работы подшефным студентам, отзывы, а недавно даже написал проект приказа по институту. Кроме того, пишу письма, поздравительные открытки и телеграммы. В общем, можно было научиться писать.
Даров сказал, что это не те жанры. А по-моему, жанр приказа ничем не хуже повести и сценария.
Короче говоря, мой сценарий приняли в работу. Относительно договора никто не заикнулся. Морошкина предложила мне начинать второй сценарий и подготовить выступающего к сентябрю. То есть подготовить шефа.
Мы еще немного поговорили о сценарии. Про деньги ни гугу. Потом Даров с Морошкиной принялись горячо что-то обсуждать. Я ничего не понимал в разговоре. Он касался монстра Валентина Эдуардовича Севро, главного редактора. Судя по их высказываниям, он был лихой рубака. Он только и делал, что рубил сценарии и передачи.
– Слушайте, юноша, это вам пригодится, – предупредил меня Даров.
И я покорно слушал, как монстр зарубил какого-то Фонарского за то, что Фонарский использовал в сценарии цитату какого-то Мызина, а нужно было вставить туда цитату из сочинений какого-то Богдановича. Эти фамилии мне ничего не говорили. Еще у несчастного Фонарского не был выстроен изобразительный ряд, как они выражались. Но этого Севро почему-то не разглядел, чем лишний раз подтвердил свою профессиональную непригодность.
Как-то потихоньку складывалось впечатление, что монстр – бездарь, да и Фонарский тоже бездарь. Как я потом заметил, это вообще характерно для творческих работников. Нет, не бездарность. Вы меня неправильно поняли. Я говорю об этике отношений.
Как правило, если человек отсутствует – ну, например, уехал в командировку, вышел в туалет, сидит дома и работает, просто сидит в другой комнате или даже умер позавчера, – а о нем зашла речь, то он непременно почему-то оказывается бездарью. Хорошо, если не карьеристом и проходимцем. Это удивительно, но это факт.