Дитя волн - притчи
Шрифт:
Флорисбела одобрила решение. Торговец, наоборот, хотел закончить все как можно быстрее, но испанский он понимал плохо, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы разложить услышанные слова по полочкам и вникнуть в смысл произнесенных фраз.
Все вошли в просторную комнату, которая служила на ранчо и кухней и столовой.
– Сюда!
– Хуан Печо указал турку на место в углу.
Одна за другой восемь местных дворняжек обнюхали иноземца и попытались поднять задние лапы над его багажом. Осторожно, чтобы не разозлить хозяев,
На ранчо разговаривали тихими голосами. Флорисбела и ее отец, белобородый гаучо необыкновенно достойного вида, хотели позволить турку занять место за семейным столом; дети, все как один, шептали: "Да, да, да, да!"
– Он будет есть в этом углу, стоя на коленях!
– в ярости проревел Хуан Печо.
А сам подумал: "Пусть скажут спасибо, что я позволил этому гринго, бродяге, призраку, войти в дом. Да он жив до сих пор только потому, что ему сильно везло на этой земле. Экая важная особа!
– едва появившись, попросил воды для туалета. И даже вымыл ноги во дворе, у всех на виду, будто не мог сделать это потом, незаметно..."
Хуан Печо следил за всеми манипуляциями турка, сидя в сарае, видел он и его полотенце в красную полоску, которым иноземец вытирался, умывшись при последних лучах солнца.
Когда мясо было готово, гаучо и домочадцы уселись за стол, а в углу устроился турок, скрестив под собой чистые, костлявые, печальные ноги. (Печальные ноги? Что ж, когда лицо обязано улыбаться по профессиональной привычке, должна же печаль найти себе где-нибудь прибежище!)
Вдыхая запах мяса, жаренного на решетке, иноземец в очередной раз убедил себя, что кочевая жизнь ему нравится, в памяти всплыло его собственное имя - Али бен Салем, он с новой силой воспылал любовью к родителям и родине, мысленно перебрал свои менее отчетливые достоинства и восстановил основные черты биографии.
Блаженная усталость разлилась по ногам и пояснице, и турок, несколько идеализируя ситуацию, подумал, что попал в неплохую компанию.
Во главе стола сидел Хуан Печо. Все поглядывали на бродягу и размышляли, можно ли надеяться на то, что и завтра в доме сохранится мир и порядок. Домочадцы подчеркнуто орудовали вилками, потому что у иноземца был только нож и он отрезал куски мяса в опасной близости от губ. Дети Флорисбелы не спускали глаз с движущихся челюстей турка.
После ужина минут на пять воцарилась тишина - Хуан Печо не желал выдавать своего нетерпения. Наконец он вымолвил:
– Будем смотреть.
Дети мигом сбегали за пеонами, и вскоре вокруг сокровищ торговца собралось все маленькое общество, включая старого отца Флорисбелы и самого Печо, - они возвышались над столом неподвижные и суровые, как сама пампа.
На столе в маленьких картонных коробочках доверчиво блестел позолоченный металл (броши, браслеты, серьги, амулеты), и столь же доверчиво сияла улыбка на губах Али бен Салема. Каменная сосредоточенность зрителей отступила перед обыкновенным человеческим любопытством, собравшиеся обменялись несколькими жестами.
Мишурный блеск, как сладкий яд, вливался в зрителей, и души тоже покрывались позолотой. Справа и слева от коробочек располагались всевозможные предметы туалета, галантерея, парфюмерия - яркие свежие краски, нечаянный весенний праздник...
– Можете потрогать, - предложил турок.
И сразу же к предметам потянулись коричневые крестьянские руки - словно карпы, кинувшиеся к брошенному в воду кусочку хлеба.
Хуан Печо пока не сказал ни слова, хотя все то и дело бросали на него быстрые взгляды.
Клочковатая борода, обрамляющая лицо гаучо, казалась сейчас еще более небрежной и независимой, чем обычно, тем не менее он открыл коробку с безопасной бритвой и в полной тишине начал изучать инструмент. Ему пришло в голову, что, когда он направится в ближайшее воскресенье к своей невесте Эстер Льянос, неплохо быть тщательно выбритым.
– Сколько стоит бритва?
– Всего три маленьких пиастра. Кожа после нее - просто шелковая.
– Три пиастра? Даю один пиастр, - сказал Печо суровым тоном.
Сладким голосом турок заворковал: "Нет, я не могу, не могу, не могу", по его лицу бегали десятки разных улыбок, наконец исчезла последняя, и иноземец почувствовал, что средства воздействия иссякли, - по крайней мере, его волосатая грудь, проглядывавшая сквозь распахнутую рубашку, не добавляла ему привлекательности.
Пристально разглядывая бритву, гаучо размышлял: "Три пиастра... Цена целого барана вместе с шерстью, а тут всего лишь кусок блестящего металла!"
Тем временем Флорисбела, старик, пеоны - все делали покупки, и в ровном свете лампы поблескивали серебряные монеты, переходившие из кармана в карман.
Немой гнев Хуана Печо, казалось, отравляет сам воздух.
Пеоны вышли из большой комнаты. Вытянувшись на своем убогом ложе, каждый прислушивался, ожидая исхода событий.
Турок упаковал все товары, кроме бритвы, - он чувствовал, что инструмент удастся сбыть с рук, слишком сильным было желание гаучо.
Старик, женщина, дети - все застыли в гробовом молчании.
– Что вы тут глазеете на меня?!
– взорвался хозяин.
Шум отодвигаемых стульев. Лица сменились спинами, домочадцы один за другим вышли в распахнутую дверь и скрылись в черной ночи.
В комнате остаются только Хуан Печо, бритва и турок.
Креол спрашивает себя, не выгнать ли ему торговца, но для этого надо придумать повод или, по крайней мере, подобрать какие-то слова... Сочтя более удобным другой вариант, он делает шаг назад и всаживает нож в затылок стоящего перед ним человека.
Взметнув руки, как бы отгораживаясь от зла, турок падает головой вперед, проваливаясь в смерть.
Целеустремленно, словно по делу, в комнату входит пес, ночной дух; он тщательно обнюхивает тело, констатирует смерть и выходит, слизнув собственную тень.