Дива

Алексеев Сергей Трофимович

Зарубин даже позавидовал, насколько органично Бору- та придумывает пути развития ситуации — будто из книжки про разведчиков вычитал. Однако ни единому слову не по­верил: если принцесса и в самом деле с артистом, то вряд ли король, а тем более губернатор со своим окружением допу­стят их побег. Изгнанный отовсюду, Дед Мороз даже вну­треннего паспорта не имеет, объявлен вне закона и разы­скивается по причине претензий своих бывших снегурок и отмороженных девиц, как злостный неплательщик али­ментов. Его могут вообще выловить и отправить в дурдом, чтоб не разжигать международного скандала.

Но можно было сделать поправку на здоровье самого неуёмного фантазёра, его больное воображение или ин­тригующие хитрости сказочника, знающего конец сказки.

Между тем невозмутимый Борута походил по берегу болота, подержал согнутый указательный палец над голо­вой,

будто определяя направление ветра, после чего не­сколько приуныл, глядя на топи. Заманивший сюда Зару­бина, знаток мари и самый главный проводник на Пижме, идти на остров не спешил, в чём честно признался.

— Давай подождём, — предложил он, — У меня пред­чувствие нехорошее. Если сейчас пойдём, один из нас утонет. Могу даже сказать кто.

— А говорил, лучший проводник! — с ядовитой мсти­тельностью произнёс Зарубин и сам это услышал. — Знал бы — не поехал...

— Я на самом деле лучший, — невозмутимо сказал тот. — Только ночью. А днём ходить опасно.

— Вы же днём кикимору на телеге катали?

— Никого мы не катали! С чего ты взял?

— Баешник из Красной Пижмы рассказывал.

— Нашёл кого слушать!.. На что ей телега, когда она гуляет по топям, мха не касаясь?

— А одеяние у неё из чего?

Борута почему-то посмотрел на свои ладони.

— Белёная крапивная мешковина, — со знанием дела сказал он. — И вся битыми ракушками посыпана, рука­ми не возьмёшь...

Хоть что-то было правдой!

Зарубин спустился с берега к залитому водой тыловому шву болота, прошёл по гнилым, утопающим в жиже мост­кам и ступил на мшистую землю. Пятнистая, ярко-зелё­ная марь источала некий свой свет и казалась сплошным зыбуном, однако на ней виднелись колеи от какой-то тех­ники. Туземцы считали, это кикимора катается на своей телеге, но Борута отрицал, уверяя, что у него есть боло­тоход на дутых колёсах собственной конструкции. Прав­да, сейчас сломался, запчастей не хватало, а так бы они прокатились с ветерком. А вот Дракоши, зятья покой­ного Дракони, могли по топям ходить, аки посуху, пото­му что вся семья — сила нечистая. Однажды Борута сам видел, как все трое зятьёв с его дочерями шли по мари, даже травы не касаясь, да ещё каждый нёс пестерь с яго­дами вёдер на пять. Академик пытался их на болотоходе догнать — куда там!..

Зарубин прошёл по мшистому, кочковатому болоту полсотни метров и встал перед пузырящейся и кем-то взбаламученной топью. Даже из-за собственного самоу­довлетворения идти дальше было опасно. Говорят, в до- ринских зыбунах только в памятной, современной исто­рии утонуло более десятка человек, в основном бабушек, которые и доныне ходят по морошку. Вологодским ста­рушкам не быть не жить — надо заготовить на зиму этой ягоды, чтоб сварить морошкового варенья. Кислого из-за недостатка сахара, насыщенного косточками, вязнущи­ми в зубах, но почти священного, и риск угодить в тря­сину их не держит. По свидетельству Боруты, у тузем­цев есть даже особая молитва к кикиморе, чтоб пустила в свои владения и пронесла мимо гиблых мест. Переда­вать её в чужие уста нельзя, сразу силу потеряет, но ког­да они вернутся из деревни колдунов, пообещал предо­ставить текст для научных целей.

Зарубин потоптался для вида, щупая ногами зыбун, оглядел светлеющее пространство мари и вернулся на бе­рег. Борута взирал на него в прищур, и казалось, во лбу горит третий глаз.

— Ладно, пошли, — хмуро согласился Борута. — Раз тебе не терпится дивьё лесное посмотреть, рискнём... Только, чур, если кто из нас тонуть станет, другому не вы­ручать. Обоих засосёт. Согласен?

Пугал, паршивец!

— Согласен!

Ни мокроступов, ни шестов не предложил, велел идти след в след, и больше ничего. Марь под ногами лишь чуть колыхалась и казалась вполне проходимой, под мхом уга­дывалась песчаная твердь и даже вода не выступала. Сна­чала Борута вёл напрямую, затем пошёл зигзагами, оги­бая чёрные окна иногда по самому их краю и на ходу поясняя, дескать, тут щучьё на блесну берёт, тут зимой окуней можно таскать, а здесь бабка из Пижменского Го­родка утонула. С жадности нагребла трёхвёдерный пе­стерь морошки и в трясину угодила, драгоценной ноши так и не бросила, с ней и в болото ушла в этом месте, тре­тья по счёту. Прежних утопленниц не доставали, а эту вы­нули вместе с пестерем, а скинула бы, так преспокойно выползла. Ягоду её товаркам отдали, так они её помы­ли в воде и варенья наварили — чего добру пропадать?

И продемонстрировал, что топь в этом месте челове­ка держит: перекинул рюкзак и, балансируя, перебрал­ся

сам. Зыбун напоминал батут, ноги увязали всего-то по щиколотку, однако если на секунду задержаться, на­чинал проседать, образуя воронку, заполняемую бурой водой, по уверению проводника, настоянной на костях пижменских ягодниц. А иногда из чёрной пучины чере­па всплывают, а то и целые тела, поскольку в болотной жиже есть бальзамирующие вещества.

Пугал, стервец!

Зарубин старался запомнить дорогу, но после треть­его зигзага в голове всё перепуталось, а следов на мху почти не оставалось, как на дорогом персидском ковре. Потом выяснилось: Борута кружит по болоту умышлен­но, чтобы заморочить голову и сбить с толку. Когда он на­чал выписывать очередной зигзаг, Зарубин пошёл пря­мо и даже ног не замочил. Топкие места, конечно, были, иные пузырились от обилия метана, однако все хорошо просматривались, особенно при утреннем косом свете. Бо­рута заметил самовольство ведомого, но ничего не сказал и, подлый, вздумал наказать, в очередной раз закладывая петлю. Зарубин пошёл прямо и чуть не угодил в скрытое «окно». Оказавшись на тонущей кочке, он увидел рас­ступившуюся перед ним чёрную полынью, успел пры­гнуть назад, увяз и отползал на четвереньках, искупав­шись до пояса. Проводник всё это видел, но промолчал, и только когда поднялись на лесистый остров, ухмыль­нулся, глядя на мокрого, в торфяной грязи, учёного. Сам он, будучи в коротких сапогах, оставался сухим.

Путь к деревне колдунов занял чуть больше часа, бе­рег мари хорошо просматривался, и возникало ощуще­ние полной безопасности. Если бы проводник не мудрил и не закладывал виражи, ходу до суши полчаса, и обойти надо всего два «окна», действительно опасных, если идти бездумно. То есть недоступность логова нечисти Борутой слишком сильно преувеличена, чтобы набить себе цену. Зарубин уже давно почуял этот скрытый подвох и толь­ко ждал, когда проводник в аномальную зону проколется.

Сам остров, где когда-то была деревня колдунов, на­поминал тонущий в болоте корабль, даже рубка у него была в носовой части в виде лысой горки, окружённой ельником, и довольно острый форштевень, сложенный из крупных валунов. А венчала его стальная тренога — геодезический знак, к пику которого кто-то привязал длинную красную ленту. Всё остальное было, как рас­сказывал попутчик Баешник: заросшие малинником и ку­стами бузины подпольные ямы, замшелые огарки брёв­ен, торчащие из земли, как признак старого пожарища, да некогда угнетённый скотом, а ныне вольно возрос­ший пляшущий лес с причудливыми кронами и скелета­ми старых сухостойных сосен, вызывающих некоторую оторопь. За что, вероятно, моренный островок и угодил в список аномальных зон Шлопака.

Борута молча привёл его к своему потаённому стану, скрытому в густом ельнике, где в крутом берегу остро­ва была выкопано земляное убежище, креплёное брёв­нами. В этом бункере можно было пересидеть ядерный удар, и не только за счёт глубины подземелья; запаса про­дуктов хватило бы года на два. И самое главное, печь то­пить не надо: от болота окрестная земля не замерзала, лишь укрывалось снегом и продолжала хлюпать. Колдуны на острове точно так же грелись, когда весь лес на дрова пустили. Правда, без привычки дышать было тяжеловато: марь источала сероводород, по мнению Боруты, весьма по­лезный для здоровья. Он попадал в землянку через кера­мическую трубу, выведенную наружу, чтобы высовывать датчики, камеры, микрофоны и брать анализ газового со­става воздуха. Для демонстрации Борута выдернул затыч­ку, дал понюхать — откровенно воняло туалетом.

Сам Борута попил воды: при посещении логовища не­чисти полагалось голодать, дабы не опозориться в кри­тической ситуации, как было со Шлопаком, вкусившим сливок из сосуда познания. Прочитав короткую вводную лекцию про аномальную зону, Борута почти сразу лёг на деревянный топчан и захрапел, а Зарубин всё никак не мог принюхаться к сероводороду и при свете крохот­ной свечки попытался найти затычку от керамической трубы. Не нашёл, скрутил чью-то куртку, хотел заткнуть ею, и тут услышал шум на улице, точнее, гвалт неболь­шой, но возмущённой толпы. Звуки доносились из той же трубы, и, если верить Боруте, Зарубин сейчас слышал голос параллельного мира, то есть дивья лесного, кото­рое на острове живёт не от петухов до петухов, а как ему вздумается. На болоте в этот час никого не было и быть не могло, даже днём туземцы опасались приближаться к заколдованным, гиблым местам, если не считать ста­рух и доярок — короче, настоящих ведьм. Слова были не­разборчивы, считывался лишь высокий накал страстей и отдельные бранные выражения.