Дивергент (др.изд)

Рот Вероника

Он вешает доску на крюк и отступает в сторону, чтобы мы увидели ранги:

1. Эдвард

2. Питер

3. Уилл

4. Кристина

5. Молли

6. Трис

Шестая? Я не могу быть шестой. Видимо, победа над Молли подняла мой ранг выше, чем я думала. А проигрыш мне, похоже, опустил

ее ранг. Я перевожу взгляд ниже.

7. Дрю

8. Ал

9. Майра

Ал не самый последний, но, если неофиты-лихачи не провалят свою версию первой ступени, он – бесфракционник.

Я смотрю на Кристину. Она наклоняет голову и, хмурясь, разглядывает доску. Она не единственная, кто это делает. В комнате царит напряженная тишина, которая словно покачивается на краю обрыва.

И падает в пропасть.

– Что? – рявкает Молли, тыча пальцем в Кристину. – Я победила ее! Я победила ее за считаные минуты, и она стоит выше меня?

– Ага. – Кристина скрещивает руки на груди и самодовольно улыбается. – И?

– Если ты намерена обеспечить себе высокий ранг, советую не заводить привычку проигрывать противникам с низким рангом. – Голос Четыре прорезает шепотки и ворчание неофитов.

Он кладет мел в карман и проходит мимо, не глядя на меня. Его слова уязвляют, напоминая, что я – тот самый противник с низким рангом.

Очевидно, Молли тоже об этом вспоминает.

– Ты. – Она, щурясь, пристально глядит на меня. – Ты за это ответишь.

Я думала, она бросится на меня или ударит, но она только поворачивается на каблуках и вылетает из спальни, что хуже. Если бы она взорвалась, ее ярость иссякла бы быстро, после одного-двух ударов. Уход означает, что она намерена обдумать план мести. Уход означает, что я должна быть начеку.

Питер промолчал, когда вывесили ранги. Поразительно, учитывая его склонность жаловаться, если что-нибудь не по нему. Он просто идет к своей кровати и садится, расшнуровывая ботинки. От этого мое беспокойство лишь усиливается. Он не может быть удовлетворен вторым местом. Только не Питер.

Уилл и Кристина «дают пять» друг другу, после чего Уилл хлопает меня по спине ладонью, которая больше моей лопатки.

– Вы только посмотрите! Номер шесть, – усмехается он.

– И все же этого может не хватить, – напоминаю я.

– Этого хватит, не волнуйся, – отвечает он. – Надо отметить.

– Ну так идем. – Кристина хватает за руки меня и Ала. – Идем, Ал. Ты же не знаешь, как справились прирожденные лихачи. Ты ничего досконально не знаешь.

– Я лучше лягу, – бормочет он, выдергивая руку.

В коридоре легко забыть об Але, мести Молли и подозрительном спокойствии Питера и притвориться, будто преград между нами

не существует. Но в глубине души я помню, что Кристина и Уилл – мои соперники. Если я хочу пробиться в первую десятку, я должна их победить.

Я лишь надеюсь, что не придется предавать их.

Той ночью мне не удается заснуть. Раньше мне казалось, что в спальне очень шумно от чужого дыхания, но сейчас в ней слишком тихо. В тишине я думаю о своей семье. Слава богу, в лагере Лихости обычно шумно.

Если моя мать была лихачкой, почему она выбрала Альтруизм? Ей нравился его покой, размеренность, доброта – все то, чего не хватает мне, когда я позволяю себе вспоминать?

Возможно, в лагере еще остались те, кто знал ее в юности и сможет рассказать, какой она была? Но даже если и остались, вряд ли они захотят о ней говорить. Переходники не должны обсуждать свои бывшие фракции, после того как становятся членами. Считается, что так проще принести клятву верности фракции вместо семьи – принять принцип «фракция превыше крови».

Я зарываюсь лицом в подушку. Мать попросила меня передать Калебу, чтобы он исследовал симуляционную сыворотку… Но зачем? Это как-то связано с тем, что я дивергент, я в опасности, или дело в другом? У меня тысяча вопросов, а она ушла, прежде чем я успела задать хотя бы один. Теперь они кружатся у меня в голове, и вряд ли мне удастся заснуть, прежде чем найдутся ответы.

Я слышу на другой стороне комнаты возню и отрываю голову от подушки. Мои глаза не привыкли к темноте, и я вглядываюсь в чернильную тьму, словно в изнанку собственных век. Раздается шарканье, затем скрип ботинка. Тяжелый удар.

А затем вой, от которого кровь стынет в жилах и волосы встают дыбом. Я откидываю одеяла и спускаю на каменный пол босые ноги. Я все еще вижу недостаточно хорошо, чтобы найти источник вопля, но в нескольких кроватях от меня на полу лежит темная груда. Новый вопль пронзает мои уши.

– Включите свет! – кричит кто-то.

Я иду на звук, медленно, чтобы не споткнуться. Я словно в трансе. Мне не хочется видеть, откуда звучит вопль. Подобный вопль может означать только кровь, кости и боль; такой вопль зарождается в глубине живота и тянется к каждой клеточке тела.

Вспыхивает свет.

Эдвард лежит на полу рядом со своей кроватью и держится за лицо. Вокруг его головы – лужа крови, а между скрюченными пальцами торчит серебряная рукоятка ножа. Кровь стучит в ушах; я узнаю нож для масла из столовой. Лезвие воткнуто в глаз Эдварда.

Майра стоит в ногах Эдварда и вопит. Кто-то тоже вопит, кто-то зовет на помощь, а Эдвард лежит на полу, корчится и воет. Я опускаюсь у его головы, встав коленями в лужу крови, и кладу ладони ему на плечи.

– Не двигайся, – говорю я.