Дивизион
Шрифт:
Стал ли Азизов одним из уважаемых солдат в этом новом дивизионе? Трудно сказать. Из-за его кажущейся немощности многие продолжали считать, что Азизов держится благодаря своим землякам. Он действительно опирался на их поддержку, кроме того за него были и другие солдаты его призыва. Но и он сам теперь отчасти изменился. Здесь Азизов подружился с тем самым ростовчанином Чельновым, смелым, сильным, веселым и остроумным парнем. Чельнова уважали в дивизионе все: и молодые, и старослужащие, даже офицеры. Он мог вступать с последними даже в полемику; то жаловался на некачественную еду, то на плохую организацию досуга в дивизионе, приводя различные положительные примеры; он переписывался со многими друзьями с «гражданки», которые сегодня тоже несли службу в разных регионах страны. Молодых он особенно не мучил, только злился, если кто-то из них плохо выполнял свои обязанности, отлынивал от работы. Он часто шутил с Азизовым, но это было приятно Интеллигенту:
– Азизов, кого ты, братан, опять увидел сегодня во сне?
Такие вопросы с подколом Чельнов начал задавать после того, как Азизов однажды, когда они сидели в
– И что она тоже была голая– рассказывай, не стесняйся. – Чем вы там занимались?
Каждый раз, когда их сводило вместе дежурство, они беседовали о прошлой, доармейской жизни, а потом темы сменились, и речь пошла о будущем после армии.
– Скоро домой, эх, заживем на «гражданке», – говорил Чельнов часто.
Он полюбился Азизову больше, чем кто-либо в дивизионе, даже чем земляки. С Ахмедовым Азизов особенно не дружил – сам его побаивался. К тому же он находил его человеком несправедливым, который мог легко унизить более слабого, если он даже прослужил столько же. Ахмедова в дивизионе никто особенно не любил, но почти все побаивались. Мовсумов, маленький, но сильный, ловкий, смелый и веселый парень, напротив, был любимцем дивизиона. Несмотря даже на то, что он плохо владел русским языком, как многие деревенские юноши из союзных республик. Азизов слышал, что они с Ахмедовым вместе выстояли против старослужащих и смогли дать достойный отпор, когда прибыли в дивизион. Так что Мовсумова связывал с Амедовым самый трудный период службы в дивизионе. Только он все же был другим, более открытым для людей других национальностей и справедливым. Больше всех Мовсумова любил и уважал Чельнов. В какой-то мере он даже восхищался им, подражал ему и старался проводить с ним как можно больше времени. И Мовсумов, и Ахмедов требовали от Азизова должного поведения, чтобы не «позорить нацию». Хорошую репутацию Мовсумов заслужил не только в дивизионе. Его знали во всем полку и даже в офицерской среде. Пару раз он занимал первое место на спортивных состязаниях полка. Возможно, именно это послужило причиной его популярности. Командиры специально отправили «проблемного» Азизова в этот дивизион, чтобы Мовсумов мог поддержать земляка при надобности. Повлиял на их решение и тот факт, что здесь вообще было немало земляков Азизова. Наверно, это был правильный расчет, потому что на новом месте службы нашему герою было значительно легче. Земляки, безусловно, были ему нужны для поддержки. Но здесь он с большим удовольствием общался и с теми, кто не был ему земляками.
Первостепенное значение для Азизова имело то, что представляет собой человек, независимо, откуда он и какой национальности. Излишняя национальная гордость, а попросту говоря национализм, по его убеждению, должны были вызывать только сочувствие. Этим страдали не одни азербайджанцы. Еще более болезненное национальное самолюбие встречал он у грузин, армян, и многих других. Узбеки и казахи, которых он видел в старом дивизионе, хотя тоже стремились к сплочению перед угрозой, не страдали такими крайними формами национализма, как кавказцы. Азизов же считал, что это мешает полноценному общению с другими. В любом случае ему интереснее было общаться с другими солдатами, чем с земляками. С земляками ты стеснен определенными рамками, должен все делать «правильно», чтобы не уронить национальную гордость, а с другими был куда больший простор для общения, больше свободы, можно было немного расслабиться. Так Азизов подружился со многими солдатами в этом дивизионе, хотя и прославился здесь как гонитель молодых. К тем, кто служил на год меньше его, Азизов и вправду был беспощаден: никто их столько не бил, не издевался над ними, не заставлял работать на себя, как он. Порой даже «старики» удивлялись той жестокости, которую мог проявлять Азизов по отношению к молодым. Некоторые из них хотели даже останавливать его, только переубедить Азизова было трудно. Единственно, чего он с молодыми не делал, это не отнимал у них еду – здесь это вообще не было принято – и не давал им стирать одежду.
Нервы у Азизова за год службы сильно сдали. Он очень быстро и легко раздражался, выходил из себя. Он отдавал себе в этом отчет, понимал, это ослабляет его еще больше, так можно было легко растерять и оставшиеся силы. А ему нужно было восстанавливаться после того, что перенес.
Азизов теперь часто направляли на караульную службу в полк. Он стоял на посту около тех мест, где прежде жил, когда только начинал свою армейскую жизнь. Со временем ностальгия по полку у него уменьшилась. Ведь в этом дивизионе было вполне терпимо. Он все крепче дружил с солдатами, прослужившими полгода или год. Постепенно он «ослабил вожжи» и по отношению к молодым. Хотя требовал от них подчинения и уважения, как прежде. Вообще-то иерархия между солдатами сложилась в этом дивизионе куда более мягкая. Молодые не испытывали даже десятую долю того, что перенес Азизов в роли «шнурка». Несколько сложнее складывались здесь у него отношения с теми, которые прослужили на полгода больше него. Они не могли смириться с тем, что солдат с таким запятнанным прошлым мог ходить теперь так гордо. Но постепенно и они стали считаться с реалиями, с тем, что у Азизова серьезная поддержка в лице земляков, да и сам не так беспомощен и ничтожен, как сообщала солдатская молва.
Однажды Азизов здорово попался, неся караульную службу в полку. Он шел в столовую за едой, и ему встретился один чеченец, который прослужил на полгода меньше его и короткое время служил в его первом дивизионе. Он знал положение Азизова там и запомнил это. Чеченец
Показывая на Азизова рукой, чеченец начал рассказывать своему другу историю с письмом министру обороны, и они начали вместе смеяться над наивностью и глупостью Азизова, хотя второй пытался вести себя более сдержанно с незнакомым солдатом. Потом чеченец позвал его за собой, якобы разобраться. Азизов, несмотря на то, что был в этот момент в составе караула и должен был получить еду для всех, тем не менее не счел возможным отказаться. Он мог бы этого не делать, но сработала привычка – делать то, что велят, не задумываясь: будь это родители, учителя, просто люди старше его, более опытные или более сильные. Он считал, что это важное требование жизни, которому он старался соответствовать. И он был уверен, что это как раз безопаснее и вообще правильнее. Кроме того, сейчас в его решении сыграла роль и мысль о том, что отказ пойти «поговорить» может быть воспринят как трусость. Лишь через полтора года службы Азизов начал понимать, что его прежние воззрения были ошибочны. Позволять другим делать с собой все, что угодно, не правильно, порой просто возмутительно. Чеченец завел его в казарму. Здесь, к счастью Азизова, оказался всего один солдат, ему чеченец тут же начал рассказывать историю с письмом. Тот тоже начал смеяться. Закончив свой рассказ, чеченец нанес Азизову пощечину. Рука его показалась Азизову мягкой и нетяжелой. Он подумал, что запросто он мог бы дать этому наглому парню отпор, но его опять, как раньше, сковал страх. И вместо этого он стал напоминать своему обидчику, что он является его земляком по Кавказу. Только после этого он его отпустил.
К большому удивлению Азизова, в его новый дивизион перевели капитана Звягинцева, на должность начальника штаба. Его бывший комбат здесь вел себя с ним сдержанно, мало разговаривал, много вопросов не задавал. Да и должность его была нынче другая: у начальника штаба было не так много работы, Азизов даже не представлял, какие теперь конкретные функции у его бывшего командира. Он просто был теперь одним из главных лиц в дивизионе. Звягинцев изменился. Того прежнего огня, жизнерадостности, бодрости у него не было. Он казался разочарованным и грустным. Неужели и он теперь сожалеет о своем выборе, неужели и ему офицерская служба надоела? Нет, в это Азизов не мог поверить. Однажды он случайно услышал, как Звягинцев интересовался у офицеров технической батареи, как нынче служит Азизов. Азизов не расслышал, что ответили начальнику штаба его командиры. Но вряд ли это были похвалы, так как хорошим солдатом Азизов так и не стал. Служба в армии осталась для него такой же тяготой, как и прежде. Благо, срок ее близился к концу, хотя нести этот хомут предстояло еще довольно долго.
Иногда офицеры и в этом дивизионе так или иначе напоминали Азизову о его письме министру. Но относились к нему здесь настороженно. Возможно, опасались, что он опять напишет жалобу, теперь уже на них. И один раз ему даже сказали об этом открыто.
В дивизионе служил один армянин, Алоян, который был на полгода моложе Азизова. Его, как кавказца, поддерживали азербайджанцы, хотя он и сам слабым юношей не был. Упрямый, угрюмый и неразговорчивый, он неохотно выполнял поручения офицеров, мог даже вступить с ними в спор. Возможно, он чувствовал себя уверенно благодаря дружбе с Мардановым и хотел подражать ему. А упрямый Марданов нередко препирался с офицерами и мог отказываться выполнять их приказы, если считал их нецелесообразными. За Марданова иногда наказывали весь дивизион, заставляя солдат бегать по несколько кругов. С ним могли бы поступить и жестче, в конце концов, осудить его и отправить за решетку. Но командиры здесь к такому методу прибегали не часто, кроме того, возможно, они знали о связях Марданова в полку и пока терпели его выходки. Но позволять такое другим они были не намерены. Однажды Азизову довелось увидеть, как несколько офицеров, среди них и бывший начальник штаба, предшественник Звягинцева, избивали Алояна во дворе дивизиона. Когда он упал, они начали бить его ногами. Это происходило ночью, когда дивизион спал глубоким сном. Азизов, случайно выйдя на крыльцо, будучи дневальным, стал свидетелем этого происшествия. Увидев его на крыльце, офицеры остановились и помогли Алояну встать, а бывший начальник штаба заорал оттуда на Азизова:
– Что смотришь? Иди обратно к тумбочке! Или хочешь еще одно письмо министру обороны написать?
Когда вместо командира дивизиона, вышедшего на пенсию, назначили нового, всем показалось, что теперь служить будет легче. Этот капитан был раньше командиром технической батареи в другом дивизионе и на командование дивизионом был поставлен впервые. Построив их на развод, новый командир немного рассказал о себе, сообщил, что он прибыл к ним не из училища, говорил, что нужно повсеместно поднять качество службы. Он подчеркивал, что, находясь в тылу воюющих частей в Афганистане, неся боевое дежурство, войскам противовоздушной обороны особенно необходимо совершенствовать свою подготовку как по технической, стрелковой, так и по политической части. Новый командир стал требовать улучшения качества службы с каждым днем все строже и строже. Чаще стали раздаваться сирены учебной тревоги, на политических занятиях больше стали рассказывать об агрессивной сущности американского империализма. А в кабинах стали больше рассказывать о том, как сбивать американские истребители F-16. На политзанятиях также подробнее обсуждались события в Афганистане, разбирались отдельные эпизоды афганской войны. Судя по всему, положение там ухудшалось, «душманы» оказывали сопротивление все сильнее, все больше погибало советских солдат, выполняющих свой интернациональный долг.