Дивизия цвета хаки
Шрифт:
Я пошел прямо. В «колючке», ограждавшей взлетно-посадочную полосу, было немало замечательных отверстий. Тропа была пробита.
По бокам взлетки, как гигантские стрекозы, шевелились вертолеты. «Восьмерки», «двадцать четверки», ого, вот и «Ми-6». Так близко я еще не видел эту огромную машину. Под ногами грохотало пупырчатое зеленое железо – такое покрытие стоянок я тоже видел впервые. Слева поднялись синхронно и с каким-то курлыканьем затанцевали на небольшой высоте пара «Ми-8». Этого даже в кино не покажут.
Отряхнув пыль и почистив сапоги полой шинели, я приготовил документы и шагнул на низенькое
– Куда? Куда с чемоданами? Тут что, вокзал или штаб дивизии. Кто такой?
– Мне нужно в редакцию, – миролюбиво сказал я.
– Ну и идите себе в редакцию. Нечего здесь толкаться. С сумками прутся, как на базаре.
Я отошел, сбитый с толку напором этого, явно не в себе, человека. Он же еще пару раз ядовито прошелся по поводу бестолковых политработников и исчез в темноте штабного коридора.
Меня выручил проходивший мимо прапорщик.
– Куда определили, товарищ старший лейтенант? Не из Душанбе, часом?
– Нет, с Украины. Ищу редакцию.
– Да вот, прямо отсюда, видите аэропорт? А за вышкой водонапорная башня. А вот рядом три сосны. Под ними – редакция.
– Спасибо, брат. Я оттуда иду... А этот нервный кто?
– Начопер, что ли?
Я огляделся. Несколько дощатых бараков. Вдали палатки, выгоревшие добела. Еще пара бараков строится. Тарахтит в яме, укрытой брезентом, дизель. Над всем возвышается уродливый металлический ангар. Надпись на нем гласила: «Офицерская столовая».
Ну что же, назад так назад. Бросить где-нибудь этот чертов чемодан, шинель. Попить воды и постараться понять, что мне здесь нужно делать.
«За честь Родины»
Я толкнул хлипкую, затянутую маскировочной сетью калитку и очутился в райском уголке. Маленький дворик, по краям заборчика из все той же песочного колера маскировочной сетки зеленела осока, журчала в крохотном арычке вода. Сосны, нависшие над двориком, источали смолистый дух. За низеньким столом, сервированным стаканами и закопченным чайником, в самодельных шезлонгах предавались кайфу двое. Один – атлетически сложенный, с высокими залысинами, второй – порыхлее, с круглым, уже светящимся, явно не только от чая, лицом. Оба по пояс голые.
– ...Прибыл для дальнейшего прохождения службы, – с облегчением выдохнул я, понимая, что на этот раз попал к своим.
Через полчаса я стал обладателем койки и тумбочки, познакомился со своим предшественником – Стасом, который был весьма обрадован появлением «заменщика». Атлет в шезлонге оказался редактором газеты – старшим лейтенантом Николаем Бурбыгой, а его собеседник – корреспондентом окружной газеты. Я вышел во дворик из сумрака палатки, по примеру коллег раздевшись по пояс. С удовольствием заметил гири, гантели, турничок самодельный. Крутиться на таком в полный мах – опасно. Но у меня были в запасе три-четыре эффектных выхода, стойка.
– Ну, ты лошадь, Саня, – уважительно сказал окружной корреспондент, видя мои экзерсисы.
В глазах редактора я прочел одобрение. Это мне и нужно было.
– А ведь сегодня
Через десять минут мы уже поднимали граненую тару за День смеха (не помню, назывался ли он тогда именно так?). Закусывали перловой кашей из сухого пайка, разогретой в банках. Кстати, редактор не особо-то и накатывал, да и я понимал, что этот дружеский обед содержит элемент проверки.
Редакция и типография газеты «За честь Родины», какими я увидел их в апреле 1981 года, заслуживают подробного описания. Видимо, недаром я отснял тогда почти целую пленку, не выходя из пределов (20 на 20 метров) этой уникальной организации.
Видавшая виды брезентовая двадцатиместная палатка была расперта изнутри стойками. Но это мало помогало. Брезент по углам провис, образуя большие чаши для воды, хвои и кусочков коры, которые щедро сыпали внутрь дворика нависшие над палаткой сосны. Это были настоящие южные сосны – пинии. Смолистые красные стволы, длинные иглы, огромные клейкие шишки. Несколько кочек осоки, хиленькие саженцы плодовых деревьев подпитывались из арычка. По одному из скатов палатки вился стебель плюща.
Шезлонги, табуреточки, стол и скамейки – все было сколочено из сосновых досок, носивших явные следы оружейной тары. Посудный шкаф, тот попросту был сделан из снарядного ящика. А посуда в нем, помимо обычной, армейской (алюминиевых мисок и эмалированных кружек), была и вовсе замечательная – колпачки от снарядов – металлические и колпачки от «НУРСов» – пластмассовые, черные и белые. Стаканчики – для чая маленькие, вот для иного дела – хороши. Особенно металлические, поскольку, не выпив до конца, поставить на стол его нельзя, как рог.
Кстати, впервые первого апреля 1981 года я выпил за память о погибших. Стоя, не чокаясь, как мне пояснили жестом. Молча. Но это была не третья рюмка. Не третий тост, а второй. Позже, через два года, в Ташкенте, я все никак не мог привыкнуть к тому, что за погибших – третий тост. Но толком такое смещение никто объяснить не мог, как, впрочем, и то, почему бы памятному, поминальному стакану не быть первым?
Внутри редакционного дворика было чисто. Старые ведра заменяли урны. Вместо пепельниц – снарядные начищенные гильзы. Ну и, конечно, неизбежная, выгоревшая доска документации, обтянутая мутноватым полиэтиленом.
Внутри палатка была разделена надвое фанерной перегородкой. При входе – редакция, глубже – спальное помещение. Четыре койки, круглая чугунная печь, обложенная камнями. Автоматы, как правило, прятали под тощими подушками, поскольку в сейф они не влезали, а патроны, гранаты и прочее вместе с тапочками, старыми ботинками и носками заталкивались под кровать. Курить в палатке не дозволялось. Редактор не курил, будучи убежден, что это сильно влияет на снижение половой потенции, да и попросту в этой ветхой, сухой как порох палатке, когда топилась печь еще прохладными ночами, душа ныла от нехороших пожарных видений. Палатка, кстати, была прижата к машинам вертолетной ТЭЧ (технико-эксплуатационной части), набитой дорогостоящей аппаратурой, а задами дворик упирался в площадку, на которую закатывали вертолеты «Ми-24» для регламентных работ. За пожар могли и шлепнуть до суда и следствия.