Длинные руки нейтралитета
Шрифт:
– Картечью, эфенди.
– Командуй, топчи-баши [13] .
Этим титулом капитан высказал суть насмешливое уважение старшему помощнику.
Артиллеристы не проявили большой расторопности, если судить по английским, французским или русским меркам. И все же не прошло и двух минут, как первое из трех бортовых орудий рявкнуло, посылая картечь в сторону баркаса, который к тому моменту находился на дистанции около двух кабельтовых. Выстрел был
13
старший артиллерист (турец.)
– Затыкай пробоины! Вычерпывай!
Одна из образовавшихся дырок в борту, собственно, не нуждалась в срочном ремонте, ибо находилась чуть ниже самой близкой к носу уключины. Со второй было хуже: она располагалась почти на ватерлинии, и вода хлестала сквозь нее неравномерной струей, но ближайший матрос заткнул пробоину собственной бескозыркой.
Пока экипаж трудился, вычерпывая воду парой черпаков, ахнула вторая пушка и почти сразу вслед за ней третья. Вот она-то наделала дел больше других.
– Рука! Убили! Помогите, братцы!
Молодой матрос Игрунков изо всех сил жмурился, чтобы не видеть того, во что картечина превратила руку выше локтя. Собственно, руки уже почти не было: то, что от нее осталось, висело на остатках кожи и чудом уцелевших связках.
Боцману даже не понадобилось отдавать команды: товарищи все сделали сами.
– Перетягивай же, да плотнее! Тришка, на-ка, хлебни винца. Да придерживай руку, мать твою якорем!
Баркас, вздевши нос, набрал самый полный ход, уходя от преследования. За кормой вздымался огромный, выше транца, бурун и тут же опадал: 'Гладкая вода' работала исправно. Однако от погони отрывались медленнее, чем хотелось бы.
Кроеву незачем было вмешиваться в заделку повреждений в оказание первой помощи раненому: там справлялись и без него. Командир баркаса напряженно вглядывался в освещенный луной борт неприятельского парусника. Боцман не был артиллеристом, но суету на шканцах видел отлично. Плохо различимые и потому с виду нестрашные рыльца пушек еще можно было разглядеть, но при таком освещении их поворот в сторону цели не засек бы никто.
Раненого уложили на дно баркаса. Игрунков громко стонал. Его подбадривали:
– Ты не переживай, Триша, до госпиталя доставим, а там Марья Захаровна возьмется.
– Она дело знает, эт точно. Да взять хоть унтера Зябкова...
Ближнее к баркасу орудие пыхнуло облаком дыма, через пару секунд донесся звук выстрела, но наводчик подкачал: картечины хлестнули по воде далеко за кормой. Все же артиллеристы с 'купца' - совсем не то же, что умелые вояки с боевым опытом. К тому же скорость баркаса сильно недооценили.
Почему-то две другие пушки так и не выпалили. Никто из экипажа баркаса не угадал причину. Таковая, конечно, существовала. Кораблик ушел далеко вперед; в результате бортовые орудия не имели возможности взять русский баркас на прицел. Турецкий
Кроеву пришлось заложить порядочный крюк, выйдя в открытое море. Из-за этого в порт пришли через два часа после выхода из грота. В госпиталь раненого доставили и того позже. Дежурил сам Пирогов; он, увидя характер ранения, тут же отправил Игрункова на операционный стол и ампутировал то, что осталось от руки. Когда Игрункова, все еще не отошедшего от наркоза, отнесли в палату, за окнами уже светало.
А наутро в палату впорхнула разрумяненная с морозца молодая женщина.
– Вот она, Марья Захаровна, - послышался театральный шепот справа, - ежели возьмется руку лечить, то почитай за великое счастие. Свечку угодникам святым поставить не забудь.
Молодуха присела на кровать.
– Ну-ка, что там с рукой...
– произнесла она с отчетливо иностранным выговором, - ...это тебе, братец, хорошо прилетело... да, не повезло...
В палате нависла гробовая тишина.
– ...четыре недели проваляешься, прежде чем новая рука в порядок придет. Теперь будем чинить...
Вся палата разом вспомнила, что дышать можно, и принялась это делать.
Сколь ни любопытны были отдельные раненые, никто не осмелился не то, чтобы подойти - даже лишний раз глянуть на работу госпожи доктора.
Часов ни у кого из нижних чинов, обитающих в этой палате, разумеется, не было, но все поняли, что работа была не из малых. На самом деле Мариэла трудилась почти полный час. Наконец, она встала. Последовали приказы:
– Сейчас лежать. Руку закутают в особую повязку. После этого разрешаю вставать и ходить, но с осторожностью, а руку ни в коем случае не трогать и в ход ее не пускать. Иначе... унтер-офицер Ключевской!
– Я!
– Приглядеть за этим раненым! Сам знаешь, что нужно.
– Слушаюсь, госпожа дохтур!
– Я буду наведываться сначала ежедневно, потом пореже. А теперь посмотрим остальных.
Пока женщина-врач обходила палату, появился нижний чин в не особо белом халате. Он очень быстро и очень ловко намотал кусок полотна на пострадавшую руку, на которую бедняга Игрунков до сих пор так и не осмелился поглядеть.
По уходе всех медицинских чинов палата загомонила: сначала чуть приглушенно, а потом и во весь голос.
– Так что с тобой приключилось, браток?
– Шли на баркасе ночью с грузом, тут чуть ли не нос к носу столкнулись со вражьим парусником. Он нас картечью угостил, мне в руку и прилетело. Больно было - аж жуть, но сейчас уж ничего.
– Никак кость задело?
– Какое там, - послышался уверенный голос за три койки справа, - руку тебе ночью отрезали, человече. Сам слыхал.