Длинные тени
Шрифт:
Моя зарплата позволяла нашей чете (а мы с Даней по-прежнему оставались четой, ведь семьей по правилам русского может называться только пара с детьми, которых у нас не было: к Даниной незаконченной диссертации прибавился мой страх лишиться работы) вести вполне безбедную жизнь. И даже больше: вскоре мы стали обладателями «роскоши» – я купила машину! Белоснежную «девятку»! Почему-то белые тогда были дешевле… Правда, свою ослепительную девственность она быстро утратила в моих неумелых руках, но Данька-то вообще не верил, что я смогу водить. Зато, когда я освоила это нелегкое дело, к обязанностям примерной жены добавилась функция личного водителя моего горячо любимого мужа. Но мне все было
Иногда мне кажется, что первую, незаметную, но, вполне возможно, оказавшуюся смертельной рану она, моя любовь, получила при расстреле Белого дома в девяносто третьем – именно тогда я впервые усомнилась: так ли уж умен мой Даня? Я никак не могла поверить в то, что стрелять из пушек по парламенту демократической (!) страны – это правильно, это так и надо! А Данька, несмотря на все свое недовольство новым рыночным укладом жизни, при котором пироги должны были стать пышнее, а для большинства населения превратились в черствые сухари, поддержал президента.
Почему?! Почему нельзя было начать приватизацию с прачечных, ресторанов и автосервисов? Почему непременно надо было драть на части добывающую и металлургическую промышленность, крушить так называемые естественные монополии, разваливая при этом страну? Ведь только чудом Россию не раскатали по бревнышкам, как избушку лесника! Старый в последний момент успел перехватить газовый кран Союза и создал «наш дом – Газпром». Понятно, что себя не обидел, но и государству досталось: было из чего платить пенсии и пособия, чтобы граждане, не сумевшие освоить новые правила жизни, с голоду не померли… Страна устояла.
Но Даня всего этого как будто не видел и по-прежнему ждал чудес от «реформаторов», помощи «просвещенного Запада» («Заграница нам поможет!», как говаривал Остап Бендер) и скорого процветания нашей страны, катившейся в пропасть по вновь налаженным капиталистическим рельсам. И в этом состоянии ожидания моего мужа совершенно не смущал тот факт, что деньги зарабатывала жена, то есть я, но меня такое положение вещей решительно не устраивало! Никак не вписывалось оно в ту правильную и ясную картину идеальной семейной жизни, которую я много лет рисовала в собственном сознании самыми радужными красками, не отступая в главном от основной модели: мужчина в поте лица добывает хлеб насущный, а женщина рожает детей. И картина постепенно начала терять цвета радуги…
Даня же стал проявлять ко мне все больше мужского внимания, словно почувствовав неладное, а может быть, правы оказались новомодные психологи – добившаяся успеха деловая женщина становится более привлекательным сексуальным объектом, чем обычная домохозяйка. Во всяком случае, теперь именно муж был инициатором нашей близости, которая для меня превратилась в супружескую обязанность. Более того, подсознательно я старалась избегать ее, потому что Данька наконец-то решил, что тянуть с рождением ребенка больше нельзя: еще бы, на моем горизонте замаячил сороковник! А я даже в самом страшном сне не могла себе представить, что окажусь с двумя детьми (одним грудным и одним сорокалетним) на руках, не имея других средств существования, кроме Данькиной мизерной зарплаты…
В надежде ослабить любовный пыл мужа я похудела, остригла волосы, которые когда-то так холила и лелеяла, снова стала носить брюки и даже джинсы, казалось бы, навсегда изгнанные из моего гардероба, но все мои усилия были тщетны – Данька продолжал меня любить. Моя любовь гасла с каждым днем, а его чувство непостижимым образом только крепло, и однажды я с ужасом поняла, что любовь Дани, ради которой в юности я пожертвовала собой, начала меня тяготить.
Первое, что я сделала, – попыталась укрыться в отчем доме,
Но, в отличие от Даньки, я не обладала стойким иммунитетом к чужой любви – я просто не могла принимать ее, не испытывая ответного чувства! И я попробовала уговорить мужа на то, чтобы какое-то время пожить врозь, не доводя наши отношения до окончательного разрыва. Но из моей затеи ничего не вышло: разговор наш закончился обыкновенным скандалом – хлопнув дверью, я, сломя голову, понеслась вниз по лестнице, а когда выскочила на улицу, из открытого окна нашей квартиры раздался страшный грохот. Это рухнула люстра, на которой мой двухметровый муж в отчаянии пытался повеситься.
Скорее всего, то была провокация – все-таки Данькино техническое образование давало возможность подсознательно прикинуть распределение нагрузки на несчастный осветительный прибор, сделанный еще в ГДР, но я испугалась по-настоящему и снова вернулась. Какое-то время мы продолжали жить вместе, старательно делая вид, что все у нас хорошо, но я отчетливо понимала, что долго так не протяну. По ночам мне все чаще стал являться призрак замученного котенка, и я сбежала.
Говорят, что в город детства нельзя возвращаться на белом коне ясным полднем по главной улице – я на своей видавшей виды «девятке» въехала в Энск под вечер со стороны кладбища. Кладбище в нашем городе открыто до четырех, поэтому мне пришлось отложить посещение последнего приюта моих бабушек и дедушек, а также тетки, в доме которой, доставшемся мне по наследству, я собиралась укрыться от обломков моей рухнувшей семейной жизни и подумать, как же мне все-таки жить дальше.
Дом этот когда-то принадлежал семье моего отца, именно туда привел он свою молодую жену, мою маму, и туда, в этот дом, принесли меня из роддома. Но мне не было и года, когда отец получил назначение на Черноморский флот, и мы с мамой уехали к нему в Севастополь. С тех пор мы приезжали к бабушке с дедушкой только в отпуск, а после их смерти тетка, младшая папина сестра, как-то умудрилась оформить дом на себя. К тому времени отец уже получил квартиру в Москве, и моя тетушка считала, что это дает ей все основания для такого шага, который, возможно, позволит, наконец-то, устроить ее личную жизнь – выйти замуж! Еще бы, такое приданное!
Отец тогда с ней крепко поссорился, деньгами помогать перестал, и с тех пор общаться мы с тетей Валей стали реже. Но когда папу перевели на Тихоокеанский флот, а мама не соглашалась (после цунами на Дальнем Востоке), чтобы я ехала с ними, родители оставили меня у другой моей бабушки, маминой мамы, хотя та жила в маленькой однокомнатной квартирке деревянного двухэтажного дома на окраине города. Из удобств только печка, вода в колонке на улице, сортир – во дворе. Правда, школа была рядом.
А к тетке я частенько заходила в гости и, поскольку училась уже в седьмом классе (то есть была достаточно взрослой, по мнению всю жизнь невестившейся в ожидании принца тетушки), каждый раз мы обсуждали кого-нибудь из ее женихов, ни один их которых так и не стал мужем. Впрочем, теперь, с высоты своего нынешнего возраста, я не могу осуждать тетю Валю: ей тогда исполнилось только тридцать, по нынешним понятиям – девчонка…