Длинные тени
Шрифт:
Дело закрыли как несчастный случай, поскольку следы тормозного пути свидетельствовали о том, что мама выбежала на проезжую часть прямо перед машиной, и ничего уже невозможно было сделать, чтобы избежать столкновения. Конечно, водитель не имел права покидать место аварии, но никто его особенно не разыскивал за неоказание помощи пострадавшей, потому что, по словам медиков, мама умерла мгновенно, ударившись виском о валявшийся у дороги огромный кусок льда…
А я в то время, когда это случилось, ничего не подозревая, вела урок в классе на втором этаже и, только услышав сирену «скорой помощи», подошла к окну – дом-то наш рядом, подумала, вдруг опять что-нибудь с папой. Как выскочила на улицу – не помню, помню – увидела маму, кровь на ее «чернобурке» – знаешь, она всю жизнь мечтала
Когда пришла в себя, бросилась в дом, к отцу, а он там, как обычно, сидит в кресле у окна, лицо покраснело, только треугольник вокруг рта совершенно бледный. Я – за врачом, благо скорая рядом, тот сразу сделал отцу укол и сказал, что надо срочно в больницу. Потом, когда папу уже положили на носилки, я наклонилась к нему, чтобы поцеловать, а он прошептал что-то, как мне показалось, какое-то имя, но я не смогла разобрать, расслышала только конец фразы: «… он! Это он убил ее…» Больше я отца живым не видела.
Я, конечно, рассказала обо всем Олегу, и он пытался добиться расследования: все-таки отец столько лет проработал в прокуратуре. Но в милиции все были уверены, что это просто несчастный случай, потому что ничего общего с тем предыдущим покушением на папу, когда он был ранен, не обнаружили…
Алла умолкла, молчала и я. По сравнению с только что услышанным наши с Данькой семейные неурядицы показались мне детсадовскими разборками в песочнице, было только не очень понятно, что Аллочка имела в виду, когда говорила, как она рада моему приезду: чем я-то могла помочь ей в такой ситуации? Наверняка здесь, в Энске, у нее есть гораздо более близкие подруги, да и друзья тоже должны быть – несмотря на все несчастья, свалившиеся на ее голову, Алла не производила впечатления женщины, обделенной мужским вниманием. Поэтому, выразив положенные соболезнования, я осторожно поинтересовалась, чем могу помочь?
Алла коротко взглянула на меня, повертела в руках бокал, потом сделала приличный глоток вина и сказала: «Мне кажется, ты могла бы узнать, кто сбил маму. И, пожалуйста, не отказывайся, Варька! Ты же сама сказала, что ты хочешь провести здесь отпуск. Твои родители родом из этого города, да ты и сама жила здесь, у тебя масса знакомых всех возрастов, и потом, самое главное – у тебя же дар!».
Так я и знала! Это Лариска вбила в голову младшей сестре свои бредни насчет моей необыкновенной интуиции! Когда-то давно, еще в студенческие годы Лариса проводила у нас, в Москве, зимние каникулы. Мама достала нам билеты в «Современник», а моя однокурсница, у которой бабушка работала билетершей – контрамарки в Театр Сатиры, и мы со всем пылом юности восторгались Андреем Мироновым, ночь не спали после спектакля «Валентин и Валентина», где в то время блистала Марина Неелова. Днем мы ездили кататься на лыжах в Серебряный Бор, а вечерами нас манил центр города, освещенные улицы, большие магазины. А сколько было разговоров! Сейчас даже и представить себе трудно, о чем можно разговаривать ночь напролет? Тогда в этом не было ничего особенного: жизнь, любовь и работа – все это было впереди, в светлом и прекрасном, как нам казалось в двадцать лет, будущем!
Каникулы подходили к концу, когда однажды под утро мне приснился странный сон: как будто прихожу я к Винокуровым, Ларискина мама открывает мне дверь, и вдруг лицо Анны Сергеевны стремительно краснеет, и она падает навзничь! Все это я видела так ясно, словно наяву, и от этого было очень страшно. Недолго думая, я разбудила Лариску и стала рассказывать, что мне приснилось, но, похоже, мой вид оказался красноречивее пересказа, потому что подружка моя, не дослушав, быстренько начала собираться домой. А вечером она позвонила из Энска и сказала, что вернулась очень вовремя: у Анны Сергеевны случился гипертонический криз, а дома никого – Вадим Петрович уехал в командировку, Олег проводил каникулы на Алтае, а младшая, Аллочка, была в школе. Лариска вызвала скорую, и все обошлось, потому что вообще-то ее мама была очень здоровой женщиной, несмотря на
С тех пор Лариса не раз приставала ко мне с расспросами о снах и предчувствиях, пока однажды не стала невольной свидетельницей очередной моей перепалки с мамой на тему «севастопольских рассказов», которых я терпеть не могла. При одном только упоминании о Севастополе у меня на мгновение останавливалось сердце, начинала кружиться голова, и потом я с трудом могла разобрать слова сквозь стук в ушах. Правда, все это быстро проходило, но ощущение оставалось тягостное, поэтому, когда в тот раз мама только успела произнести: «Когда мы жили в Севастополе…», в ответ я взорвалась упреками: «Как ты могла?! Как ты могла тащить с собой на Госпитальный спуск годовалого ребенка? В эту толпу, изнемогавшую от горя и отчаяния! Зачем ты вообще пошла на берег? Ведь папа был в море в тот день!»
«Варвара, сейчас же прекрати истерику! – в голосе мамы, до этого такой спокойной, неожиданно громыхнуло железо. – А что я должна была делать? Сидеть дома, чай пить? Или петь тебе колыбельную? Там люди погибали, и пусть мы ничем не могли им помочь, но мы хотя бы были рядом, сострадали и молились о спасении!»
Ничего не понимавшая Лариса только смотрела на нас недоумевающим взглядом – в те годы трагическая гибель линкора «Новороссийск» в бухте Севастополя для большинства населения страны оставалась тайной. Впрочем, никто, кроме тех, кто были свидетелями или участниками тех страшных событий, особенно и не старался эту тайну раскрыть – так мне тогда казалось. Лариске я, конечно, рассказала про взрыв трофейного линкора, про гибель шестисот матросов, вернувшихся из учебного плавания, и тех, кто пытался их спасти, а также про официальную версию о том, что корабль подорвался на мине. Обо всем остальном, что знала, я умолчала: все-таки, я дочь офицера.
Но и того, что я рассказала, оказалось достаточно, чтобы подружка окончательно уверовала в мою необыкновенную способность предчувствовать несчастье. Лариска простодушно объяснила эту свою уверенность тем, что в младенческом возрасте я оказалась в эпицентре людского горя, и потому теперь способна почувствовать его приближение. А когда я попыталась ее разубедить и сказала, что тогда, по ее логике, все маленькие дети, пережившие войну, должны обладать такими способностями, Лариска возразила: «Варька, ну как ты не понимаешь, что в войну страдания были везде! А тогда, в Севастополе, кругом был мир, а там, на этом Госпитальном спуске, была черная дыра горя!» В общем, я поняла, что спорить с ней безполезно, и вопрос о моей «сверхчувствительности» так и остался открытым.
Точку в нашем споре Лариса поставила для себя лет десять спустя, уже после Чернобыля. В тот год они с Павлом хотели поехать на майские праздники в Киев, но отпуск мужу не дали, и тогда Лариска решила взять с собой младшую сестру – билеты были куплены, и номер в гостинице заказан. И вот накануне праздников она приехала в Энск, чтобы вместе с Аллочкой отправиться в Киев, а я как раз гостила у бабушки Лены – у меня накопились неделя отгулов. Да и мама настояла на той поездке в Энск, потому что Даня в то время был в командировке, и я маялась от тоски по мужу, тогда еще горячо любимому.
Про аварию на атомной станции я в то время уже знала – отец слушал «голоса», как он выражался, «по работе», и так же, «по работе» отца, я примерно представляла себе, что такое авария на ядерном реакторе. Папин друг служил на атомной подлодке, и он как-то рассказывал про течь первого контура охлаждения реактора, из-за чего лодка не могла всплыть после погружения. И весь экипаж бы погиб, если бы не старпом, который вошел в реактор, каким-то чудом сумел восстановить систему охлаждения, и двигатель заработал. Героя едва успели доставить живым до берега, но спасти не смогли – медицина оказалась бессильна перед лучевой болезнью, зато все остальные члены экипажа остались жить, наверное, долго и счастливо. Эта история поразила мое воображение, и я вспоминала о ней всегда, когда речь заходила об атомных реакторах.