Для особого случая
Шрифт:
И тут Галина вгляделась в себя, отражённую в зеркале, и увидела свои растрёпанные некрашеные волосы, своё худое с сухой загорелой кожей лицо, свою тонкую шею, торчащую из выреза платья. Схватилась за горло рукой, провела, будто пытаясь убрать что-то лишнее, давящее. Рука тоже была сухая, длинная, тонкая, ногти коротко обрезанные, словно обгрызенные. Галина огладила уютную вещь ладонями по подолу, по невысокой груди, потрогала пуговки, поймала ценник, болтающийся на рукаве на верёвочке… и в одно мгновение сдёрнула наряд. Она сунула его продавщице и, ничего
Тихо брела Галина золотой берёзовой аллеей, по-девчоночьи дерзко подкидывая носками туфель опавшие листья, выражая так своё презрение и равнодушие к ситуации. Ей было больно, как-то почти по-детски обидно. Как могло платье, которое она наденет, наверное, один раз в жизни, стоить две её зарплаты? То есть, пусть оно столько стоит, пусть его покупает кто-то другой, но тогда пусть оно будет ей мало или велико, пусть оно сидит на ней, как на корове седло! А оно, это шоколадного цвета платье с белой оторочкой, было «её вещью». И она это понимала, помня всем телом его ласково облегающую шелковистость. В таком наряде сразу хотелось распрямить свою по привычке ссутуленную спину. Надеть модные туфли. Сумочку на тонком длинном ремешке. Причёску сделать!
Ну, причёску, допустим, она могла себе позволить. Галина свернула в узкий проулок между деревянными двухэтажными домами, где располагалась парикмахерская. Почти через час она вышла оттуда с коротким каре на голове, выкрашенным в тёмно-каштановый цвет.
Гуляя и маясь от безделья в ожидании автобуса до деревни, Галина дважды прошлась мимо магазина «Одежда для вас». Воровски, чтобы не заметила продавщица, перед которой ей было почему-то стыдно, заглядывала в витрину, за которой висело на манекене «её платье».
Когда автобус отъехал от автовокзала, она вздохнула с облегчением и подумала, что устала за этот бессмысленно потраченный день больше, чем если бы отработала его в две смены на ферме.
И как так случилось, что она проговорилась сыну! Без всякой задней мысли, просто он спросил: зачем ездила? Она рассказала. На следующий день он вдруг уехал в райцентр и вернулся с пакетом. И одним движением разложил перед матерью на кровати платье, коричневое, с белой оторочкой, с мелкими пуговками, блестящее, плывущее. И ещё шейный платочек к нему, как и советовала продавщица, в акварельной гамме.
Галина заплакала. Она ничего не могла сказать, ни ругать, ни хвалить, ни обнимать. Её обуял ужас оттого, что сын отнял от своей молодой семьи, от беременной жены, от хозяйственных нужд эту страшную денежную сумму!
– А чек, Серёженька, чек где? – сообразила она вдруг.
– Ещё чего! – захохотал сын. – Знаю я тебя, не хитри! Только попробуй обратно отвезти – до конца жизни разговаривать не буду.
Проснувшийся взлохмаченный Колька постоял рядом, почесал затылок, хмыкнул и побрёл куда-то в мыслях о том, чем бы и где похмелиться.
Последний день перед отъездом в столицу прошёл в суете, сборах, перебранках с мужем. Забежала дочка – принесла две
– Малы…
– Ничего, мам, это ты на простой носок надела. А на капрон свободнее будет! – уверяла дочь.
– Косточку на правой давит ка-ак!
– Потерпишь! Ну нет больше вариантов! Покупать, что ли, опять?
– Окстись! – отмахнулась Галина. – Купило притупило… Ой, Серёжка… что наделал, дурень.
– Да ладно тебе, мам! Один раз в жизни такое! Стыдно же – в фуфайке, что ли, ехать?
Дочка вдруг порывисто обняла её и прошептала:
– Я тобой горжусь, мамочка, ты у нас молодчина…
Галину бросило в жар от этих объятий и признания: дочь была сдержанна на ласку и тёплые слова говорила редко, и отмеряла по чуть-чуть. Да и было в кого…
Они пили чай, разговаривая уже о бытовых и семейных делах. Зашла соседка, быстро проглотила с ними чашку чая и попросила передать сыну, который учился в Москве, сумку с домашними продуктами. Но дочка отрезала, что матери там не до этого будет. Соседка убралась несолоно хлебавши.
Вернулся с работы Колька, на удивление – трезвый. Жадно поел горячего супа и ушёл затапливать баню.
Заехал зять с внучками. Те пообнимались с бабушкой, напились молока, наперебой рассказывая о своих радостях и горестях.
Потом все уехали.
И в доме стало очень тихо.
И тоска скрутила душу Галины.
И всё показалось зряшным…
Она выключила свет и выглянула в кухонное окно во двор, где уже смеркалось. Муж сидел на лавочке около топящейся бани, закинув ногу на ногу, неторопливо курил папиросу. Рядом с ним на земле лежал белый дворовый кобель.
Галина подняла взгляд вверх: среди звёзд, усыпавших прояснившееся, не иначе, к заморозку, небо, медленно двигалась мигающая точка – летел самолёт.
Завтра в таком же самолёте, который будет казаться с земли только мигающей точкой, полетит она…
Во вторник Галина вернулась. Зайдя в дом, сразу услышала богатырский храп пьяного мужа. Устало присела на стул у порога, опустив на пол сумки с гостинцами. Выдохнула:
– Слава Богу, дома…
На следующее утро она шагала привычной дорогой по бодрому октябрьскому морозцу, покрывшему инеем и голый перелесок, и сухую чёрную траву в поле, и большую глубокую лужу. Солнце, ёжась от холода, нехотя поднималось из-за горизонта. А Галине было тепло от быстрой ходьбы, в рабочей телогрейке, в рейтузах и сапогах, надетых с толстым шерстяным носком. Она знала, что работы предстоит много: выпивоха Анисимова за неделю наверняка запустила ферму, коровы грязные, полуголодные. Но Галине было радостно и легко, потому что она понимала, куда и зачем идёт. Она была в своей стихии. Именно «как рыба в воде», лучше и не скажешь.