Дмитрий Донской
Шрифт:
Но время эмоций сменялось временем размышлений. И тут все было далеко не так однозначно. Верховная власть Орды над русскими землями была, конечно, тяжким испытанием, «вавилонским пленом», от которого все мечтали избавиться. Но нет худа без добра. Более полувека, прошедшие с окончания степной войны между Тохтой и Ногаем (1300) и ее «зеркального отражения» – усобицы сыновей Александра Невского, русские княжества жили спокойно. За исключением похода на Тверь зимой 1327/28 года, татары не предпринимали больших карательных экспедиций на Северо-Восточную Русь. Под благодатным покровом «великой тишины», сотканным Иваном Калитой и его сыновьями, страна жила мирной жизнью. В отношениях между князьями и Ордой действовали простые
Однако с кончиной «доброго царя» Джанибека (1357) для русских князей настали иные времена, потребовавшие отказа от прежних правил политического поведения. Великая Орда умирала, и возле ее смертного одра уже спорили и бряцали оружием многочисленные наследники. На смену эпохе мира пришла эпоха войны. И если раньше на рынке успеха пользовались спросом осторожность и хитрость, то теперь тугой лук и острый меч резко поднялись в цене.
Новая система отношений между Русью и слабеющей Ордой сложилась не сразу. Поначалу князья полагали (или предпочитали делать вид), что ничего особенного не происходит, а степные войны – всего лишь неполадки в жизнеспособной системе. Они, как и прежде, спешили в Орду с дарами к новому «генералиссимусу степей» (выражение Н. А. Заболоцкого) и прошением о выдаче заветного ярлыка.
В прежнее время деньги в Сарае решали многое. Теперь они решали все. Дмитрий Суздальский сильно потратился в поисках великого княжения Владимирского и к этому времени был почти банкротом. В связи с этим у Москвы появилась надежда тряхнуть мошной и при помощи золота вернуть своему князю-отроку утраченное великокняжеское достоинство.
«В лето 6870 (1362) князь Дмитреи Иванович Московьскыи и князь Дмитреи Костянтинович Суждальскыи сперъся о великом княжении и послаша кождо своих киличеев (послов. – Н. Б.) в Орду к царю Мурату» (43, 72).
Оба Дмитрия явно торопились, направляя послов к хану, который еще не был безусловным победителем в степной усобице. «В Сарае между тем появились одновременно два царя: во-первых, Амурат (Мурат. – Н. Б.), чеканивший монету в “Новом Сарае” и “Белад Гюлистане”; во-вторых, Кильдибек, выдававший себя за сына царя Джанибека и чеканивший монету также в “Новом Сарае”, а кроме того в Азаке (т. е. в Азове) и в Мокше (Пензенская губ.). Нет ничего удивительного, что русские князья в Орду сами не ехали. Невозможно было даже определить, кто из “царей” будет их сюзереном. Они послали в Орду только своих киличеев: осенью или летом 1362 г. Кильдибек начал наступление на Амурата с правой стороны Волги, был разбит и умерщвлен. Несколько ранее киличеи поехали в Орду, к Амурату. В Сарае от Амурата ярлык на великое княжение Владимирское получил московский киличей Аминь – для Дмитрия Ивановича» (248, 312).
Рассказывая о событиях зимы 1362/63 года, Рогожский летописец сообщает: «Тое же зимы привез Аминь от Мурута (Мурата. – Н. Б.) ярлык на Москву на великое княжение и они съслали князя Дмитрея Суждальскаго с великаго княжениа» (43, 73).
В этом сверхкратком известии (которое в той же годовой статье Рогожского летописца – «в лето 6870» – повторено в пространном виде и в московской интерпретации) сквозит тверское настроение. «Они» – это московские бояре во главе с митрополитом Алексеем, «сославшие» – то есть выгнавшие, согнавшие – Дмитрия Суздальского с великого княжения Владимирского (302, 193). В этом деянии нет ни мира, ни справедливости. Отсюда начинается тема московского произвола, красной нитью проходящая через Рогожский летописец – тверскую переработку Общерусского летописного свода начала XV века.
Впрочем, тверской взгляд на московскую политику, естественно, грешит односторонностью. Иван Калита и его наследники всегда действовали осторожно и с оглядкой. Возможно, в этом проявлялось чувство религиозной ответственности за успех московского дела. Война с Ордой прежде считалась непозволительным риском. Но теперь у Дмитрия Московского был ярлык от действующего, здравствующего хана Мурата. Этот «живой» ярлык перекрывал ярлык уже умершего хана Хидыря, равно как и ярлыки других «краткосрочных» ханов, которые были у Дмитрия Суздальского. Ярлык на великое княжение Владимирское от правящего хана давал московским правителям полное право «сослать» суздальского князя с владимирского стола, который он занял «не по отчине, не по дедине».
Однако в позиции москвичей было одно уязвимое место. Судя по летописному тексту, ярлык от Мурата не имел обычного подтверждения в виде татарского «посла» с внушительным отрядом. В тревожной обстановке дворцовых переворотов хан не захотел отпускать от себя даже сотню преданных воинов. Московский боярин по прозвищу Аминь попросту купил у «отчаянно нуждавшегося в русских деньгах» Мурата ярлык и лично отвез его в Москву (266, 127). Московское золото оказалось тяжелее суздальского. Остальное мало интересовало увлеченного династической войной хана Мурата.
В древности торная дорога из Москвы во Владимир и Суздаль шла через Переяславль Залесский и Юрьев Польской. На участке от Москвы до Переяславля ее так и называли – Переяславской дорогой. Этой дорогой «шел сквозь вятичи» Владимир Мономах. Этой дорогой ездили Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо и Александр Невский. Теперь по этому затерянному в лесах древнему пути предстояло пройти с московскими полками выступившему в поход против Дмитрия Суздальского князю-отроку Дмитрию Московскому.
Первым делом московские полки нацелились на Переяславль Залесский. Кроме всего прочего, это был и вопрос престижа: захваченный Дмитрием Суздальским город москвичи считали своим еще во времена князя Даниила Александровича – родоначальника московской династии.
Для похода были собраны воедино все боевые силы Московского княжества. Рогожский летописец, на страницах которого сплетаются различные летописные традиции, сообщает об этом походе с пафосом, обличающим московского патриота.
«Тое же зимы (1362/63 года. – Н. Б.) князь великии Дмитреи Иванович (в возрасте двенадцати лет. – Н. Б.) съ своею братиею съ князем съ Ываном Ивановичем (в возрасте “дитя”. – Н. Б.) и съ князем Володимером Андреевичем (в возрасте девяти лет. – Н. Б.) и со всеми боляры и собрав воя многы своея отчины и иде ратию кь Переяславлю, князь же Дмитреи Костянтинович Суждальскыи не стерпе пришествиа его и убояся нахожениа его, паче ратнаго духа, сдрогнуся и, уразумев свое неизволение, сбеже съ Переяславля въ Володимерь и пакы бежа из Володимеря в свои град Суждаль, в свою отчину. Князь же великии Дмитреи Иванович, прогнав его съ Переяславля и сам седе в Переяславли съ своею братьею и з боляры и съ своею дружиною» (43, 72).
Очевидно, что этот «поход детей» был проведен боярами, за спиной которых стоял митрополит Алексей. Вся московская боярская корпорация объединилась и выступила в поход во имя возвращения Переяславля.
В древнем Спасо-Преображенском соборе, выстроенном из белого камня Юрием Долгоруким, князь-отрок Дмитрий принял присягу на верность от жителей Переяславля Залесского. Кажется, это была первая в его жизни крупная победа. Почтительно склонив головы, вокруг трона двенадцатилетнего великого князя стояли кузнецы этой бескровной победы – московские бояре…