Днепр
Шрифт:
Атаманы караванов и лоцман Чорногуз держали совет. Хоть и было все ясно, но они считали непременной обязанностью, отправляясь в путь, еще раз обсудить поход через Ненасытец. Порог этот они чаще называли Разбойником, только Кузьма Гладкий миролюбиво звал его Дедом. Наконец Кузьма ушел. Саливон взял в руки дубок и привычно крикнул:
— Отдай концы!..
Оверко, Архип и Марко, напрягая все силы, крутили лебедку, поднимали якорь. Скрежетала ржавая зубчатка, якорь, занесенный за ночь песком, упирался. Наконец поддался, тяжело пополз вверх, поднимая низкую волну. А когда он лег на плоту, поблескивая железными клыками, Саливон крикнул:
— Трогай!
Освобожденные плоты качнулись и поплыли. Марка охватила тревога. Архип и Оверко ушли. Саливон стоял, зорко
Максим снял картуз и, что-то нашептывая, перекрестился. Только дед Саливон, не оглядываясь, уверенно вел плот, изо всей силы упираясь ногами в намокшие бревна. Глухие раскаты от ударов волн о каменные гряды усиливались, нарастали. Откуда-то надвинулась туча, обложив небо угольно-синей пеленой. С берегов ударил ширококрылый ветер, он рвал на Саливоне рубаху, дергал за бороду, словно пучками лозы, стегал по коленям. Саливон крикнул, но Марко не разобрал его слов. Ужас сковал ему губы. Плот несло в бездну. Марко сжал кулаки, до боли впившись ногтями в ладони, закрыв глаза. Когда он раскрыл их снова, первая гряда была уже позади. Плоты несло по узкой протоке. Угрожающе высовывались из воды скалы. Марку показалось, что они хохочут. Полил косой дождь.
— Вторая лава, — крикнул Саливон, — держись!.. — Чей-то голос подхватил: «Держись!» — и понес над плотами. Но в ту же минуту высокая пенистая волна ударила сбоку, вырвала из рук Саливона дубок, и плот налетел на остроконечную скалу. Плот подбросило, и бревна, плотно связанные лозой, затрещали, полезли одно на другое. Волна ударила Марка по ногам, и он упал, хватаясь руками за воду. Хотел крикнуть — вода залила рот, ткнулся головою обо что-то твердое и потерял сознание. В беспамятстве он цепко обхватил руками ствол длинной сосны, застрявшей в проходе между скалами, и-лежал на ней пластом, бессильно свесив ноги. Каждый миг волны могли смыть его.
Обломок плота, на котором стояли Саливон и Максим, пронесло дальше через Белую Лаву. Проплывая мимо, Оверко зацепил Марка багром за штаны и стянул с сосны. Парень лежал на плоту навзничь, широко разметав руки. Вялый весенний дождь сбрызнул его. Караваны прошли счастливо, оставив ненасытному порогу только половину первого плота, перерезанного надвое подводной скалой.
Двенадцатигрядная Белая Лава в бешеной злобе швыряла огромные бревна на скалы и ломала их с сухим треском, как веточки. Грозный Ненасытец грохотал всеми своими семью лавами. И этот грохот летел над берегами, замирая в просторах Приднепровья.
Марко пришел в себя только в Херсоне. Едва отходили его. От Александровска плоты плыли спокойно. Навстречу и мимо шли пассажирские пароходы, черные, задымленные буксиры. Марко ничего этого не видел. Закрыв глаза, лежал он в курене, часто протягивая руки к кружке, и сухими, потрескавшимися губами пил целительную воду. На него уже махнули рукой. Архип как-то заглянул в курень, увидел худое почерневшее лицо Марка и равнодушно процедил сквозь зубы:
— Кончается хлопец…
Больше всех тревожился Саливон. Скорбно поглядывая на ученика, измученного болезнью, подолгу не отходил от парня. Но вылечил Марка, должно быть, Максим. Во время стоянки в селе Большая Лепетиха лоцман раздобыл траву бессмертник. Долго варил ее в чугунке, сваренное питье лил в рот больному, прикладывал к голове смоченные водою листья лопуха. Молодость взяла верх над недугом. В Каховке Марко впервые поднялся на ослабевшие ноги и шатаясь вышел из куреня. Саливон легонько взлохматил ему чуб и радостно сказал:
— Ну, молодец казак, из самого пекла выбрался, видно, быть тебе лоцманом.
Как ни больно было
Утром были уже в Херсоне, и дед Саливон суетился, бегал в контору лесосплава, чтобы поскорее сдать плоты и получить деньги. Марко сошел на грузовую пристань вместе с Оверком и Архипом. Стоял жаркий день. Огромная толпа народа двигалась вдоль берега. Издалека виднелись на пристани белобокие речные пароходы, покачивались на якорях пришвартованные цепями к каменной стене высокие морские суда. Архип повел товарищей в гавань.
— Поглядим на заморские корабли!
У самой пристани догнал их Максим Чорногуз. Под мышкой он нес пакет в грубой желтой бумаге.
На морском причале кипела жизнь. Сновали крепкие, загорелые грузчики. Новенькие, блестящие вагончики, весело позванивая колесами, подталкиваемые дюжими руками, легко бежали по рельсам к подъемному крану. Марко замер, зачарованный. Он еще не совсем оправился от болезни, стоять было трудно, но и оторвать глаз от этого зрелища не мог. Подъемный кран, похожий на гигантского коршуна с раскрытым клювом, схватил вагончик и, как перышко, пронес по воздуху! Золотое зерно высыпалось в середину корабля, и через минуту порожний вагончик уже стоял на рельсах, а клюв крана схватил другой вагончик и снова понес. Грузчики, не сгибаясь под тяжестью, несли на одном плече большие ящики. На одном из них Марко успел прочитать написанное русскими буквами слово: «Гамбург». Здоровенный парень пробежал мимо, толкая перед собой тачку, нагруженную железными прутьями.
— Берегись, раззява! — предостерегающе крикнул он Марку под визг и грохот железа, которое подпрыгивало в тачке.
Максим Чорногуз был здесь своим человеком. Грузчики кивали ему головами, приветливо улыбались. Один из них, молодой чернявый парень, проходя мимо с ящиком на спине, крикнул:
— А, речной матрос, дровец пригнал?..
Вокруг захохотали. Максим тоже засмеялся. Архип разглядывал корабли. Не оборачиваясь, он сказал Марку, который стоял к нему спиной:
— Вон англичанин стоит, — и указал рукой на черный с белой каймой вверху корабль.
— Эх ты, знаток! Какой же это англичанин? — заметил, Чорногуз. — Чистый грек, тоже выдумал — англичанин!
Он дернул Марка за рукав и показал на другое судно с двумя трубами:
— А это итальянский пароход, видишь?
Марко кивнул головой. В его воображении возникла карта из учебника географии Иванова. На синем фоне продолговатое пятно, похожее на сапог.
Они долго стояли на пристани, присматриваясь к бурлившей там незнакомой жизни. Немного погодя пришел и Саливон. Был он, верно, уже «на взводе», мял в руке бороду и хитро подмигивал Чорногузу. Плотовщики расселись за пристанью, на засыпанной осколками каменного угля земле. Саливон, поминутно слюня пальцы, отсчитывал сплавщикам захватанные, грязные, кредитки, серебряные гривенники и медные пятаки. Деньги из его рук брали торопливо, словно боялись, что через минуту он их уже не даст, а взяв, пересчитывали, завязывали в платок, прятали глубоко в карман, искоса поглядывая на товарищей. Марко получил последний. Саливон протянул ему на желтой большой ладони три зеленые кредитки и два рубля серебром. Марко взял деньги и медленно опустил их в карман, не пересчитывая, как другие. Это был первый большой заработок; серебряные гривенники оттягивали книзу карман и на каждом шагу напоминали о себе приятным перезвоном. Допоздна ходил Марко с Саливоном и Максимом по городу. Заглядывали в огромные, богатые магазины. Плотовщики выбирали материю на штаны, приценялись, откладывали, обошли все лавки, да так и не взяли ничего. Марко купил себе красную сатиновую рубашку. За лавкой, в саду, надел ее, свернув и зажав под мышкой старую. Шел позади лоцманов, убежденный, что все смотрят на его обновку и с завистью хвалят: