Днепр
Шрифт:
— Убирайся отсюда, чертов сын!.. Полундра, говорю! Слышишь?
И повел за руку, как маленького, в село. Марко упирался, красный от стыда. Под курганом, среди девчат, стояла Ивга и, должно быть, все видела.
— Я тебе покажу на кулачки!.. — раздраженно грозил Петро. — Я тебе покажу!
«Как он смеет? — кипел Марко. — По какому праву?»
На глазах у него выступили слезы обиды, подбородок дергался.
А вечером они сидели за Саливоновой хатой.
Дед уже спал в овине. От хаты по крутому склону сбегали вербы и, склонив ветви в воду, припадали к Днепру, словно не в силах утолить вечную жажду. Светил полный месяц. Петро, посасывая цигарку, говорил:
— С
Марко сидел на земле, вытянув ноги, опершись спиной на завалинку, слушал.
— Обиду на Кашпура носят, а головы разбивают друг другу.
— Я же своих оборонить хотел, а ты… — перебил Марко и замолк, махнув рукою.
— Не так, Марко, своих оборонять надо! Да и вообще дикость это, вот что! Побились, покалечились и разошлись. Хмель из головы выветрится, а какой от этого боя толк? За Демида кто ответит? Те же…
Петро раздавил в пальцах окурок и швырнул его в траву. Непогасшие искорки очертили дугу в воздухе.
— Вот где злость кипит у меня! — Он показал рукою на грудь. — Темны мужики наши! Мозги у них корою обросли. Есть такие деревья на юге, дважды в год кору меняют, а которое не скинет, то — хворое и на гибель обречено. Садовники срывают с него кору, чтобы спасти от гибели. Так и у мужиков наших кору с мозгов срывать надо. Сама не сойдет.
Томительная тишина сентябрьского вечера повисла над берегами. Долго еще говорил Петро, рассекая тишину тяжелыми злыми словами. Потом повел Марка в хату и достал из-под кровати свой сундучок. У окна, вглядываясь при свете луны в лицо парня, протянул ему небольшую, без обертки, книжечку.
— Возьми, почитай, запомни, а чего не поймешь, спроси меня. Да читай с оглядкой, чтобы никто не заметил, и не болтай!..
Марко, взволнованный, зажал в руках книжечку, не смея развернуть ее. Поспешно взобрался на сеновал и, раздвинув снопы соломенной крыши, по пояс вылез наружу. При лунном свете он прочитал заглавие:
«Самодержавие — тюрьма народов».
Он еще не знал содержания книжки, но три слова, прочитанные им, привлекали суровой тайной. Марко закопался в сено, спрятав книжечку за пазухой, жалея, что не может сейчас же прочесть ее…
Давно уже уснул Петро, спал Саливон, а к Марку сон все не шел. Парнишка покусывал соломинку, обдумывая услышанное от Петра.
На краю села, словно собравшись в далекий путь, присела передохнуть на крутом берегу Днепра Саливонова хата. Поселились в ней новый лоцман Петро Чорногуз и сирота Марко. Петро уже дважды гнал с Саливоном и Марком плоты вниз по реке.
Скоро Петро приучился к новой работе. Смелый, откровенный, он сразу вошел в круг сплавщиков, и с ним побратались, сошлись, как с давним приятелем. Помогло этому и отношение Саливона.
С виду спокойный, Петро жил все эти месяцы внутренней тревогой. Его не покидало предчувствие беды. Но время шло, а предчувствие не оправдывалось. Никого не интересовало, кто он и откуда. Уйдя с головой в новую жизнь, Петро сблизился с целым племенем людей, сплавщиков и лоцманов, которые каждый месяц, проходя через пороги, ставили жизнь на карту. Он не мог постичь, откуда у них это каменное спокойствие, уверенность в себе, отчаянная, несокрушимая отвага?.. Более того, они не видели опасности в своей работе. Таков был старейший из дубовиков — Саливон, таковы были Архип, Оверко, Максим, те же черты появлялись постепенно и у совсем еще молодого Марка.
У Петра были насчет Марка особые планы, и потому он чаще, чем с другими, говорил с ним. Любознательность и сметливость парня нравились Чорногузу. Он ходил за Марком
Петро еще лелеял мечту — со временем вернуться на флот. Наняться на торговый пароход и в каком-нибудь западном порту сойти на берег, чтобы больше не возвращаться. Впрочем, как только он начинал об этом думать, появлялась тоска по родным степям, по шепоту дубов, по плеску днепровских волн, и все это так трогало, словно Петра и впрямь унесло уже за тридевять земель от родины. И он, подумав, решил поступить по-другому — не терпеть, бросать семена в почву, всполошить тишину, штормовым ветром выйти на палубу корабля, поднять тревогу, чтобы высыпали из машинного, из трюма, из кочегарки черные от дыма и сажи матросы.
Вспоминался Матюшенко. Стоит на мостике — руки прикипели к поручням, ветер рвет бушлат.
— Матросы! Революция открывает нам дорогу в жизнь! Каждый должен служить революции!
Над морем, над городами, над всею страной, как гром неумолчной грозы, звучали те горячие правдивые слова.
Нету Матюшенка. Нет Зингрова. Мартовским утром на острове Березань расстреляли очаковцев. Не раскроют больше глаз, не выйдут на вахту кондуктор Часник, боцман Антоненко, лейтенант Шмидт.
Горько становилось Петру от этих воспоминаний. Ведя, плоты, слушая спокойный плеск днепровских волн и грохот гневных порогов, хранил матрос-бунтарь Петро Чорногуз веру в то, что надо поднимать людей на борьбу с царем и господами.
Ночь над Дубовкою. Сторожит ее Половецкая могила. Еще вечером кипел здесь кулачный бой. Ветер шуршит в растоптанной траве. Чернеют в бурьянах картузы беглецов-мостищан. Завтра их подберут парни, чтобы похваляться ими как трофеями. Из зарослей выбегает суслик и хрипло свистит. Много десятилетий назад на этом месте сплелись в смертельном бою две вражеские рати. Гортанные крики, звон мечей, свист стрел — все ушло в небытие…
…В сентябре сплавил Данило Кашпур 10 600 плотов. Пронес Днепр на своих волнах сотни тысяч дубов, берез, лип, сосен, грабов, осокорей, кленов. В екатеринославском банке на текущий счет новой фирмы «Данило Кашпур и сын» легла круглая сумма — 900000 рублей чистой прибыли. Постепенно, шаг за шагом, дубовский помещик прибирал сплав к своим рукам. Неутомимый, сам шнырял по округе на лошадях, в поезде, на пароходе, скупал лес. Осенью в Херсоне открыл свою контору и управляющим назначил Миропольцева. Льстило Кашпуру, что во главе конторы стоит специалист-инженер; нравилось это и инженеру, который получил полную свободу действий. За Дубовкою, на общественных выгонах, на лугах (откупил их Данило Петрович у крестьян) сажали молодняк. Приступили к работе лесопилки и кирпичный завод. Разбогател, окреп, изменился Кашпур, но внешне остался тем же: те же юфтовые сапоги с низкими голенищами, штаны грубого сукна, сюртук на вате, тот же неизменный высокий картуз с лаковым козырьком…
Марко проснулся утром и первым делом нащупал за пазухой книжечку. Петра уже не было: он на рассвете повел плот в Александровск. Через два дня должны были отплыть и они с Саливоном. Дед еще спал, закутав голову в кожух. Марко снял с тына вентерь и пошел к реке порыбачить. Отплывая в душегубке, он заметил на другом берегу знакомую девичью фигуру. Смело встал в лодке и махнул рукой.
Ивга стояла по колено в траве, в руке ее поблескивал серп. Ветер обвевал юбкой ноги, сбил с головы платок.