Днепр

Рыбак Натан Самойлович

Позднее Кашпур и Феклущенко вынесли завернутое в мешок тело и положили его в сани; управитель примостился в ногах, Кашпур взял в руки вожжи и что было силы ударил кнутом коренного… Сани рвануло в сторону, кони помчались по прямой аллее, обогнули дом, выскочили в ворота и через минуту исчезли за пригорками в заснеженной степи. Феклущенко боязливо поглядывал на мешок. Время от времени там что-то постукивало. Он подстелил пучок соломы под голову мертвеца, и сани помчались дальше бесшумно, только храпели кони, обновляя санный путь.

VIII

На рождество загудела метелица. За Дубовкой сошлись на поединок лютые ветры. Крепкий мороз сковал воду, спаял снег

на дорогах. Точно по стеклу, звенели конские копыта, высекая алмазные искры льдинок. Билась, как в лихорадке, обвисшая солома стрех, хлопали стадии, звенели стекла в окнах, низенькие почерневшие тыны потрескивали от стужи, от вьюги, от ветра. Три дня кружила пурга. А на четвертый, под рождество, в шинке у бабки Ковалихи гуляли плотовщики. Не поскупился Кашпур. За свой счет поставил водку, нанял музыкантов. В Дубовку собрались гости из Хмельного, Мостиш, из Лоцманской Каменки. Приехал и Максим Чорногуз. Марко встретился с ним, когда уже большая часть гостей и дубовчан была пьяна, а сам Марко тоже едва держался на ногах и никак не мог уразуметь, почему потолок двоится и пол раскалывается на его глазах на две половины. Напоил его Кузьма. Прижал в углу и, наматывая на палец кисти нового маркова пояса, бил себя кулаком в грудь, уговаривал:

— Думаешь, я на тебя сердце черное затаил? Не верь. Я тебя уважаю. А как же. Хоть ты и молокосос…

Марко толкнул пьяного. Хотел вырваться, но Кузьма еще крепче прижал его к стене.

— Пей! Пей со мною. Я — душа пропащая, на дело негодящая… Г-мм, как там еще в песне? Все равно — пей, учись, сукин сын!

Перед глазами Марка промелькнуло раскрасневшееся лицо Феклущенка. Управитель остановился, дернул его за чуб:

— Пей! Потому настоящий плотовщик должен пройти искушение зеленым пойлом!

— Совершенно верно, — кивнул головой Кузьма Гладкий.

— А верно то, пей, Марко… по фамилий г-мм…Как тебя? Как? А, вспомнил: Высокос! Отец у тебя тихим был… имел грешки, но к тебе это соответствия не имеет… — Феклущенко подмигнул Кузьме, и тот угодливо захихикал.

— Чего пристали? — наконец не выдержал Марко. — Я и без вас пить умею.

Он лихо опрокинул в горло стакан водки и закусил соленым огурцом. Феклущенка оттащили лоцманы. Пьяные крики наполняли шинок. В уголке за столом, наклонившись над стаканом, Марко слушал, что говорил Антон Беркун, но уже ничего не понимал. Он видел перед собою багровое лицо Кузьмы, и в ушах дребезжал его пьяный шепот:

— Хоть ты и молокосос…

Плотовщики гуляли, утратив давно меру всему. Кирило Кажан, сидя верхом на табуретке, выкрикивал:

— Здоровье отца нашего, Данила Петровича Кашпура!.. — и кружка водки плясала у него в руках.

— Купца первой гильдии! — добавил Феклущенко и тоже поднял кружку.

Музыканты заиграли веселую. Беспорядочные выкрики раздавались все громче. Марко качался над столом. Антон ударил его по плечу:

— Не клюй носом!

— Я не клюю… — в голове было ясно, как будто белизна снежного поля сверкала в мыслях, говорить не хотелось, — я думаю. Я об Ивге думаю… Ивгу видеть хочу…

— Увидишь. Не убежит.

Марко поднялся. Перед ним стоял лоцман Максим Чорногуз, трезво и насмешливо оглядывал его.

— Пьешь, сынок? — спросил он. — Ну как? Нынче праздник такой.

Музыка в шинке затихла. Марко качнулся на ногах и прошел к дверям, не ответив Максиму. В эту минуту дверь распахнулась и в шинок ввалилась гурьба девчат и парней. Марко отшатнулся к стене. Среди девушек была Ивга. Лицо ее раскраснелось с мороза, а глаза, видно, кого-то разыскивали, скользили по толпе. Хмель вылетел из головы Марка. Он не осмеливался подойти. Архип, перекинув через плечо блестящий лаковый ремешок, нажал перламутровые

лады гармони. Девчата и парни стали в круг, взявшись за руки и оттеснив всех к стене. Марко все не решался показаться Ивге на глаза. Он стыдился своего опьянения, и ему хотелось ударить Кузьму в нахальное его лицо, ударить между глаз, которыми тот подмигивал Марку со своего места за столом, где собралась пьяная, горластая компания. Гармонь Архипа сразу перекрыла все крики, визг, смех. Гопак взлетал и падал в душном и дымном шинке. Ивга одним движением сбросила кожух, минуту, словно раздумывая, стояла, загадочно улыбаясь и весело поглядывая на девчат, потом топнула ногою, обутой в алый сапожок, повела плечами так, что заколыхались цветистые ленты в косах, и, гордо откинув голову, вышла мелким четким шагом на середину круга.

— Давай, дочка, покажем им нашенского! — закричал из угла Кирило Кажан. — Ну-ка, я тебе помогу!..

Он, едва держась на ногах, протиснулся в круг. Лихо заломив набекрень сивую папаху, подкручивая непослушными пальцами мокрые от водки усы, он пошел вприсядку, выкрикивая удалые слова, но вскоре утомился и упал.

Его оттащили за плечи, а он жаловался на старость:

— Не та, видно, кровь стала. Не та кровь.

На смену ему вышел Оверко, сухощавый, молчаливый плотовщик… Он плясал неуклюже, насупясь… Гармонь подбадривала его, и Архип покрикивал:

— Веселей, Оверко, веселее! Не кашу ешь, черт!..

Оверко сердито исподлобья поглядывал на всех, вскидывал ноги, подскакивал и крутился на руке.

Ивга неутомимо расписывала пол удивительным узором шагов. В шестой раз обходила она круг, скрестив руки на груди, ровно и спокойно дыша тяжелым воздухом шинка. Марко не в силах был оторвать от нее взгляда. Раз ему даже показалось, что Ивга увидела его, кивнула головой, и он весь потянулся к ней, но в этот миг она повернулась к нему спиной, и он снова видел только ее косы в путанице разноцветных лент да сверкающее монисто. Вдруг гармонь в руках Архипа дрогнула, пальцы сбились, не попав на лады, звук вышел протяжный и неуверенный. Феклущенко вытянулся на коротких ногах, вытирая о штаны потные ладони. Гомон за столом затих. Ковалиха замерла у прилавка. На середину круга не спеша и с достоинством вышел Данило Кашпур. Он уже давно стоял в дверях шинка, никем не замеченный, жадно смотрел, как гуляли мужики, и какая-то недобрая зависть шевелилась в нем. Взгляд его был прикован к пляшущей девушке. И вот Кашпур решился: ладно, он всем здесь покажет, как надо плясать! Выйдя на середину круга, он топнул ногой, резко сорвал в головы черную каракулевую шапку и швырнул на пол.

— Веселее, — крикнул он Архипу, — хозяин гуляет!

И, уже не видя никого, кроме Ивги, пошел в пляс. Вся толпа гуляк сбилась вокруг. Феклущенко, дергая за руки плотовщиков, со слезами в глазах приговаривал:

— Это понимать надо! Душа у Данила Петровича веселия мужицкого требует… Ты гляди, Кирило, — шептал он Кажану, — приглядывайся. Какое счастье выпало дочке твоей. С самим Кашпуром танцует! С самим Кашпуром!.. «Данило Кашпур и сын»… фирма… проекты! — пьяно хрипел Феклущенко в ухо Кирилу. — Держись за меня, старый лайдак, держись, черт тебя подери, и не пропадеш…

Максим Чорногуз стоял за спиной Феклущенка и прятал усмешку в бороду. Управитель оглянулся и поманил его пальцем:

— Ты того… не делай виду. Нос не задирай. Знаю — думаешь, первый лоцман. А нам — моему хозяину и мне, понимаешь, плевать. Нос не задирай, браток твой того, тю-тю… Понимаешь?

— Я ничего, ваша милость. И чего вам такое привиделось?

— Ничего, говоришь? Ну, это хорошо. Давай поцелую… По-христиански, во славу праздника христова., во славу… — Феклущенко обнял Чорногуза и поцеловал его.