Днепр

Рыбак Натан Самойлович

Марку показалось, что совсем близко, почти рядом, рвутся гранаты.

Перестрелка нарастала, и вскоре треск выстрелов заполнил всю вечернюю степь.

Паляница и Марко вглядывались туда, где вспыхивали огоньки и захлебывался говорливый пулемет.

На минуту пальба утихла, но уже в следующий миг партизаны, подброшенные необычайной силы толчком, упали на колени в лодку.

Раскатистый гром потряс плавни, вечер, степь. Вода в Днепре закипела, запенилась, забушевала.

Вцепившись руками в борт челнока, Марко

и Степан озабоченно смотрели друг на друга, еще как следует не понимая, что произошло.

Но вот за песчаной косой поднялся в небо столб пламени, и Марко сразу все понял. Расставив широко ноги, держась руками за камыши, он поднялся и увидел охваченный огнем пароход.

Перестрелка затихла. Из сумерек долетали неясные крики.

Марко молча выпрыгнул из лодки и очутился по пояс в воде.

Конь, запутавшись в камышах, тянулся ему навстречу. Марко вскочил в седло и натянул уздечку. Конь нерешительно топтался на месте.

— Давай, давай, Бехмет, — ласково потрепал его по гриве Марко. Покоряясь теплым словам, Бехмет стрелой пролетел сквозь камышовый заслон и очутился на дороге.

Прискакав на Лоцманский хутор, Марко разыскал отца. Тот стоял у хаты, окруженный партизанами. Вокруг было людно, но тихо. Марко понимал, почему все молчали… Он привязал коня к воротам, протиснулся к отцу. Кремень позвал сына в хату. За столом, склонившись над картой, сидел Матейка, освещенный мерцающим огоньком.

— Отец, пароход взорвался! — и Марко подтянулся, словно отдавая рапорт. — Я только что оттуда.

— Знаю, — кивнул Кремень. — Садись! И ты, Ян, послушай!

Матейка отодвинул планшетку.

— Теперь дело сложнее. Видно, взять в плен было невозможно, если Чорногуз решил взорвать их. Это тоже не плохо. Все лучше, чем петлюровцам отдать. Но хуже то, друзья, что, кажется, Петро Чорногуз убит.

Кремень знал об этом наверное, но, как бы на что-то надеясь, сказал «кажется».

Марко робко взглянул на отца, на его высокий, изборожденный морщинами лоб, на пожелтевшие, словно опаленные порохом, щеки, встал и затем снова сел, почувствовав, как застучало в висках.

— Не может быть, — отозвался Матейка. — Это ошибка…

Кремень покачал головой и умолк. На миг он ощутил сильное утомление и закрыл глаза.

— Теперь вот что, — сказал он после короткого молчания. — Надо обезоруживать вражеские эшелоны. Любой ценой! Это единственный способ добыть снаряды и оружие. Единственный…

Он не договорил. Жалобно скрипнула дверь. На пороге показался Максим Чорногуз.

Он прошел как-то странно, боком, на середину хаты и остановился, теребя шапку. Всем сразу стало понятно, что Максиму до боли трудно вымолвить безжалостные слова.

— Садись, — сказал Кремень.

— Садись, Максим, — зачем-то поднимаясь, предложил и Матейка.

Максим не сел, он порывисто повернулся и пошел к порогу. И уже откуда-то из глубины сеней долетело в хату:

— Петра

убили!..

Сквозь открытые двери с улицы ворвался шум, снова появился Максим, а за ним, осторожно ступая, партизаны внесли на шинели Петра Чорногуза. Матейка и Марко замерли у стены. Хата сразу наполнилась народом. Казалось, никогда еще не было под этим низким потолком столько людей.

Петра положили на постель. Максим оперся на спинку кровати в ногах убитого и сверлил глазами стену.

Непомерно широкий в плечах, в расстегнутой на груди кожанке, Петро Чорногуз лежал с вытянутыми вдоль тела руками, будто лег на минутку отдохнуть и заснул, побежденный усталостью. На бледное лицо с черными, как смоль, вихрами, на лоб, на небритые щеки и пухлые, чуть приоткрытые губы ложились слабые отблески огня. И если бы не черное пятнышко на виске да не узенькая полоска запекшейся крови через всю щеку, верно, никто бы и не поверил в смерть командира Чорногуза.

Никто не заметил, как вышел и вернулся Кремень. Он принес знамя отряда и осторожно накрыл им тело друга.

Не проронив ни слова, стали у постели четыре партизана.

А Максим все стоял, опершись на ветхую спинку кровати, только слезы тяжелыми каплями катились по его щекам, теряясь в бороде.

Петра похоронили на-рассвете…

Выкопали на склоне Горы-Резанки могилу, и вскоре над ней вырос холмик свежей земли. Партизаны положили в гроб закупоренную бутылку с бумагой, на которой была описана бурная и честная жизнь алешкинского матроса Петра Чорногуза.

Марко с партизанами поставили на могиле камень. Выбили на камне день, месяц и год, когда Петро погиб.

Предрассветную тишину разорвали залпы последнего салюта.

Пасмурное неспокойное небо сеяло тихий дождь.

В то же утро, через час после похорон, Марко с отрядом кавалерии в двести сабель выступил из Лоцманского хутора.

Кремень решил занять узловую железнодорожную станцию.

Силы партизан на Лоцманском хуторе возрастали, но давал себя знать недостаток оружия и боеприпасов. К тому же, как назло, связь с Центром прервалась. А между тем было ясно, что надо любой ценой ускорить наступление на Херсон. Пока там оккупанты, красные отряды в опасности.

Смерть Петра Чорногуза, утрата отважного и опытного товарища глубоко поразила командира партизан.

Сосредоточенный и молчаливый, Кремень присматривался к знакомым лицам, прислушивался к разговорам, изучал людей, проверял, как будут они вести себя в предстоящих боях. И все партизаны, собранные на хуторе и в плавнях, хорошо понимали, что час наступления близится.

Отряд разбили на сотни для лучшей маневренности частей.

Марку дано было двое суток: следовало добыть оружие и немедленно вернуться. Это был опасный рейд. Почти в пасть зверя. Но выход был только один, и Кремень решился.